Чосер и чертог славы

Теперь его руки свободны. Он развернулся, ударил коня по крупу что есть мочи и крикнул, чтобы тот скакал прочь. Машо назвал коня по имени. Потом грубо выругался. Однако упрямая скотина не желала сдвинуться с места. В отчаянии Машо кольнул его в круп кинжалом. В то же мгновение пригибавшийся к земле ближайший противник, уловив момент, набросился на Машо сбоку. Кинжал нападавшего несколько раз сверкнул в воздухе, без труда пропоров камзол и сорочку соперника. Ответным ударом Машо рассек незнакомцу лоб. Кровь хлынула сквозь тряпку с прорезями, заливая лицо нападавшему. Он отступил, но лишь на мгновение. И тут конь так дернулся, что Машо не удержался на ногах и упал ничком.

Падая, он выронил кинжал. Правда, был еще один, заткнутый за пояс за спиной — на всякий случай. Но он не успел его выхватить: трое или четверо одетых в черное обступили Машо, один из них проворно оказался за его спиной и перехватил руку. Остальные в это время угрожающе размахивали клинками. Незнакомец, раненный Машо, со лба которого капала кровь, так что приходилось то и дело вытирать лицо рукой, особенно усердствовал.

Гийем и Жерар, не вмешиваясь, наблюдали за происходящим с края прогалины. Они следовали данному им приказу довести Машо до назначенного места. Другого от них не требовалось, а может, они сами не хотели пачкать руки.

Разделавшись с Машо, убийцы перевернули его на спину. Он получил дюжину ранений в бока, все тело было в крови, но он все еще жил, хотя вряд ли мог долго протянуть. Он лежал словно на дне большого и глубокого колодца и видел оттуда макушки деревьев, окружавших лесную прогалину. Бахрома листьев на фоне безоблачного утреннего неба. Солнце слепило глаза, в остальном же он ощущал спокойствие, почти равнодушие ко всему, несмотря на довольно необычное ощущение: ему казалось, что тело разрослось до огромных размеров, что руки и ноги теперь далеко-далеко, как острова в море. Он закрыл глаза, чтобы не мешал свет.

Коренастый гнедой совсем успокоился. Гийем что-то сказал одному из одетых в черное, и тот подошел к коню, ласково приговаривая, потом расстегнул седельную сумку, из которой все еще свисал, как мышиный хвост, кожаный шнурок. Человек в черном принес сумку Гийему и показал находившуюся внутри коробочку. Гийем молча кивнул, протянул руку и вытащил коробочку.

Затем двое бывших спутников Машо вскочили в седла и направили коней на тропу, которая вела с холма вниз в направлении замка. Одетые в черное отволокли Машо в кусты на краю прогалины и столкнули со склона. Мертвое тело с треском врезалось в кучу валежника, прежде чем всадники растворились в зеленой листве. Один из нападавших не поленился найти и подобрать клинок Машо — восемнадцатидюймовый кинжал. С первого взгляда оценив оружие, он наклонился до земли, чтобы вытереть лезвие, после чего заткнул клинок себе за пояс.

Конь Машо продолжал стоять на прежнем месте, ожидая приказа. Играющие на прогалине солнечные пятна выхватывали следы борьбы — смятую траву и темные пятна крови, уже привлекшие мух. Через какое-то время птицы запели снова.

2

Услышав, как в комнату вошла Филиппа, он в последний раз бросил взгляд в окно.

— Они снаружи, Джеффри, — произнесла она, — они ждут.

— Я знаю.

— Я выходила к ним. Хотела им сказать, что я думаю.

— Я видел, как ты с ними говорила.

— Не беспокойся, я ничего им не сказала. В конечном счете мы побеседовали только о погоде.

— Полагаю, твои чувства проявились достаточно бурно.

До сих пор они не смотрели друг на друга. Поколебавшись, он обернулся и оказался с ней лицом к лицу. Он в самом деле немного опасался ее неистового возбуждения — эпитета «бурный» тут явно было маловато! — и в такие минуты не хотелось оказаться у нее на пути. Было прекрасное свежее утро. Вчера вечером они чуть не поругались из-за его поездки, и можно предположить, что сегодня все начнется сначала.

Поэтому, когда он наконец посмотрел на нее, то попытался ничем не выдать своих чувств. Однако, прочитав у нее на лице вместо гнева страдание, подавленность, покорность судьбе, он сразу же смягчился, подошел поближе и обнял за плечи:

— Я буду осторожен, обещаю.

— Глупец, — возразила она отнюдь не ласково, — я беспокоюсь не за тебя, а за себя и Элизабет и…

Как будто нарочно, в подтверждение ее слов внизу заплакал ребенок.

— …за Томаса и за этого…

Она положила руку на заметно округлившийся живот.

— Что ж, тебе есть о ком думать, — ответил он. — Моя же голова заполнена только мыслями о тебе и о детях.

Ответ получился скорее витиеватый, чем искренний. Он погладил жену по щеке, и она на миг прижалась к нему.

Он поспешно вышел, не дав ей заметить, что и он в смятении. С грохотом спустился по лестнице. Внизу Мэг, кормилица, баюкала маленького Томаса. Дитя прекратило плакать так же внезапно, как и начало. Рядом стояла его дочь Элизабет, всем своим видом показывая, что оказалась тут случайно. Он наклонился, чтобы поцеловать ребенка, от которого приятно пахло молоком.

— А ты не хочешь пожелать мне что-нибудь на прощанье? — обратился он к кормилице.

Мэг в смущении потупила взор.

— Позаботься о матери, Элизабет.