Чосер

В том же году, когда Чосер выступил поручителем за Ромзи, он приобрел “опекунство” над двумя наследниками из Кента. Дело это было весьма выгодным – почтенный опекун несовершеннолетнего сироты, чей покойный отец служил королю, получал законное право на управление переходившим к недорослю имуществом, Чосер стал, таким образом, распоряжаться наследством Эдмунда Стейплгейта, сына и наследника богатого кентерберийского купца. Два года спустя, молодой Стейплгейт за 104 фунта выкупил у него право владения землями вместе с разрешением на брак. Надо полагать, что к устройству выгодного брака для наследника Чосер также приложил руку.

Может показаться странным, что посторонний человек мог получить права на чью-то жизнь и имущество, чтобы распоряжаться ими в течение ряда лет, но таков был непререкаемый и утвердившийся в средневековом обществе обычай. Через двенадцать лет после этого Стейплгейт был убит – еще один пример соседства строгой законности со вспышками яростного беззакония в тогдашней жизни.

Чосер мог в тот период считать себя человеком вполне зажиточным, так как через месяц после получения опекунства над Эдмундом Стейплгейтом он становится опекуном и Уильяма Соулса, унаследовавшего владения Беттисхенгеров и Соулсов в Кенте – еще один выгодный куш в средневековой битве жизни. То, что оба наследника были родом из Кента, важно, так как в последующие годы Чосер и сам был связан с Кентом – как член парламента и как тамошний мировой судья. Покинув Лондон, он жил в Кенте, где предположительно и написал значительную часть “Кентерберийских рассказов”. Во всяком случае, он мог уже тогда владеть там имением.

Богатство Чосера в тот период не подвергается сомнению – в самом деле, выгодная должность, жена на хорошо оплачиваемой службе, дом, отданный в пожизненную и бесплатную аренду. Описями его серебра, его ковров и гобеленов, убранства его спален и столовой или живописных полотен мы не располагаем, но в прологе его “Легенды о Добрых женах” он вскользь упоминает о том, чем владел:

И, видит Бог, имеешь шестьдесят
Ты книг, как старых, так и новых,
Прекрасные рассказы содержащих.

Конечно, поэтическая строка доказательством в суде быть не может, но сама точность ее – Чосер пишет о шестидесяти книгах, хотя мог бы вместить в строку и двадцать, и тридцать, – служит доказательством личного характера такого упоминания. Поэта можно было бы заподозрить в хвастовстве, так как владеть шестьюдесятью книгами в то время означало жить в богатстве и даже роскоши. Но для Чосера книги значили совсем иное. И об этом он пишет в той же “Легенде”:

Владея книгами, ты памятью владеешь,
Имея к ней ключи.

Книги служили для него источником знания, хранилищем традиций, открывающих лад и смысл бытия, они несли ему удовольствие и радость. Чосер жил книгами, впитывал их, он переделывал их, приспосабливал, использовал и переводил, он неустанно подражал им и воспроизводил куски из них в своих произведениях. Подвергшись алхимии его пера, старое становилось новым, привычное начинало играть новыми красками, как ромашки на лугу, с собиранием которых в “Легенде о Добрых женах” он сравнивает сам процесс чтения. В его творчестве искусство и природа нераздельны, ибо и то и другое суть разные стороны действительности, извечной и раз за разом рождающейся заново:

Со старой нивы люди год от года
Снимать способны новый урожай.

По его собственным словам, у Чосера был “ларь” для хранения некоторых из его книг. Книги тогда так ценились, что в библиотеках их к полкам прикрепляли цепями, а для чтения брали только под существенный залог. Но Чосера мы можем представить и в счастливом положении клерка из “Рассказа Мельника”:

Он полки примостил у изголовья,
И там, расставленные им с любовью,
В ряду с деяньями святых отцов
Стояли книги древних мудрецов[7].

Парадокс, конечно, заключался в том, что рукописи собственных произведений Чосера были толком подготовлены уже после его смерти: скудость указаний на их хождение при жизни поэта заставляет предполагать, что распространялась его поэзия главным образом устно.