Чозения

Взметнулся фонтан искр, запахло паленым. Дьявольский вопль разорвал ночь… Это было невероятно, но кошка не испугалась огня, не отскочила. И тогда человек со всех сил пнул ее ногой.

Свившись в клубок, леопард взвился вверх, как мяч, забился в воздухе с бешеным, яростным рыком, от которого, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки.

Он свалил бы мужчину с ног, но Амур снова успел вцепиться в зверя, рвануть его и осадить на землю. Человек только на мгновение ощутил на лице волну смрадного дыхания, а ошалевшее чудовище уже снова бросилось на пса.

Горловым, страшным криком закричала женщина. Но человек уже не боялся, не рассуждал, не думал, он чувствовал только красный туман в глазах и соленый вкус крови во рту.

Схватив кривую, тяжелую дубину, он грудью, животом, всей тяжестью своего тела упал на спину леопарда, с диким сладострастием скрюченными пальцами левой руки схватил и вывернул шелковистый загривок, а правой, в которой была дубина, обрушил на плоскую голову зверя сокрушительный удар, и еще один — с неожиданной, радостной дрожью. И еще.

В этот момент над головой разорвали темень неба два снопа огня.

Леопард, весь обмякший, выскользнул из-под человека и, шатаясь, оседая, приникая ослепленной головой к земле, устремился прочь от огня, в темный ночной лес.

Человек вскочил на ноги и бросился было за ним, но удержался, метнул взгляд на женщину. Побелевшая, она почти без сознания стояла у костра, и два ствола дымились в ее руках. И тогда он почувствовал, что зубы у него оскалены, увидел, что весь он залит кровью. Закрыв глаза, он с трудом разжал пальцы и бросил дубину в огонь.

— Прости, — хрипло сказал он. — Я не выдержал, когда ты закричала. Я словно одурел.

— Он ранил тебя?

— Нет. Это, наверное, его кровь.

— Я бы убила его, если бы ты… вдруг не навалился. Боже, и я тогда чуть не выстрелила. О-о…

— Ясно, — он говорил с нарочитой грубостью. — Каждый на твоем месте растерялся бы. Посмотри, как там собака.

Женщина склонилась над Амуром, который, весь дрожа, зализывал раны.

— Когтями подрал. Довольно сильно, но, по-моему, не страшно. На плече след зубов. Чуть выше — и сонная артерия. Тогда бы конец.

— Надо перекисью плечо промыть. Остальное сам залижет.

Они двигались машинально, словно в густом тумане, словно во сне. И только потом, убедившись, что жизни собаки, что их жизни ничто не угрожает, оцепеневшие, сели возле огня.

— Ужас какой… О боже мой, какой ужас! Четыре зверя. Я не… удивилась, если бы мы начали грызть его.

В воздухе отдалось глухое рыдание. И только тут мужчину начало трясти. Он схватил ее и прижал к себе, с ужасом думая, чем все это могло кончиться. Прерывистое дыхание толчками вырывалось из его груди.

— Тогда бы я… и совсем не простила себе. За одни мысли… За все.

— Не надо… Не надо… Не надо…

Притихла ночь.

…Леопард не появлялся, ушел куда-то в джунгли, в дебри, в глушь, подальше от человека.

XV. ПОКАЯННЫЙ ПСАЛОМ РАЗЛУКИ

Через неделю машина заповедника везла их горной дорогой на пристань: его, ее и Амура. Денисов отдал собаку, узнав о том, что случилось в ту ночь возле охотничьей избушки.

— Что поделаешь? Не скажу, что не жалею. Пес что надо. Но вы теперь вроде кровных братьев. Он нашел друга в вас, вы — в нем. Такое не забывается. Берите. А может, еще случится и так, что вернетесь сюда. Вот и снова будем все вместе. Ей-богу, хорошо было бы.

— Амура возьму, — сказал смущенно Будрис. — А насчет остального мне… нам осмотреться надо. Я вот сейчас во Владивосток. Она еще на три дня останется здесь.

— Зачем? — неодобрительно спросил Денисов.

Глаза его смотрели на Гражину настороженно, испытующе, и морщинок вокруг них, кажется, стало больше.

— Дело не закончила, — тихо сказала она.

— Чепуха, — сурово сказал директор. — Всех хвостов все равно не вытащите, что-то останется. Работы тут — на столетия. А вам надо быть вместе. — Вздохнул. — Вообще-то как хотите. Дело ваше. А только я бы так не поступал. Что дальше?

— Я подготовлю все, — сказал Будрис. — Поедем сначала к ней, рассчитается с работой. Потом ко мне, и там все обговорим со стариками и решим…

Он смотрел на Гражину. Она слушала его и, казалось, не слышала. А глаза сурово-грустно следили за его губами, словно изучали их и все лицо.

— …стоит ли мне бросать свою работу. Заранее знаю — бой придется выдержать страшный. Вообще это похоже на измену друзьям. Если бы только живым. Это еще куда ни шло.

— Генусь? — спросила она.

Северин молча склонил голову.

— Я не буду ни на чем настаивать, не буду ничего добиваться, — тихо усмехнулась она. — Все понимаю.

Жалость пронзила Будриса от одной этой грустной улыбки.

— Если ты будешь так улыбаться — я брошу все, даже не заезжая домой, — сказал он. — Это я зря болтнул об измене. Каждый — хозяин своей жизни. Генусь, если бы мог, сам сказал бы мне это. Он был на удивление человечный человек. Таких теперь нет. — Снова посмотрел на ее лицо и сказал Денисову: — Боюсь, что мы и на самом деле скоро вернемся сюда. Примете?

— Я сказал.

Директор присел на корточки, взял в ладони голову собаки и заглянул в ореховые, золотистые глаза.