Чревовещатель

В то же самое время к решетчатой калитке замка направлялась группа из трех лиц. Первым шел мальчик лет пятнадцати в белом переднике и с большой корзиной на непричесанной голове. За ним следовала девушка с корзинкой в руке — в ней виднелась свежая рыба с голубоватыми и серебристыми чешуйками. Шествие заключал деревенский фактор,[1] которого легко было узнать по особенной форме обуви и по красному воротнику голубой блузы. Эти трое остановились в четырех шагах от Сильвена, который, видя, что и второй его звонок остался без ответа, нетерпеливо стучал ногой.

– Можно подумать, что вы здесь с самого раннего утра, господин охотник! — со смехом обратилась к нему девушка. — И почему же у вас такое недовольное и злое лицо?.. Мы еще издали услышали, как вы бранитесь…

– Почему? — грубо и резко прервал ее Сильвен. — Да потому, что я жду уже пять минут, и мне это неприятно!.. Маленькая Жервеза, которую взяли в замок для помощи по хозяйству, вчера вечером приходила ко мне заказать дичь к столу Мариетты. Едва забрезжил свет, как я отправился на охоту. И вот заяц и пять куропаток. Я обещал Жервезе прийти в восемь часов, а сейчас ровно восемь. Я звонил громко, очень громко — но меня заставляют любоваться закрытой дверью! Вы находите это смешным?

Девушка, которую звали Колетт, с лукавой усмешкой ответила ему:

– Выйдя от вас, Жервеза зашла и к моему отцу за рыбой. Отец поставил вершу[2] и забросил сети. Вот трехфунтовый линь и две форели, а в моей корзине четыре дюжины крупных раков, каких не часто удается наловить! Мариетта наверняка будет довольна.

– А у меня с собой кусок баранины в шесть фунтов и большой шмат бычьего филе, — с гордостью проговорил мальчик в белом переднике. — Жервеза сказала хозяину, что Мариетта приказала прислать самый что ни на есть отборный кусок.

– Ах, черт возьми! — воскликнул Сильвен. — Самый настоящий пир!.. Не буржуа ли в замке?

– Жервеза говорила, что Мариетта кого-то ждет. Быть может, господин Домера приехал.

Теперь заговорил деревенский фактор, который до сих пор не раскрывал рта.

– Очень может быть, — сказал он. — Я вчера принес письмо от него, из Парижа, к Жаку Ландри… О! Я знаю его почерк и печать!.. И я вас попрошу даже, мои друзья, так как нам решительно не хотят отворять, взять у меня вот это письмо и передать его по назначению. Оно только что пришло из Гавра… Мне столько домов нужно обойти! И если я буду по десять минут ждать у каждой двери, то начальство непременно заподозрит меня в том, что я вместо исполнения своих обязанностей разгуливаю по кабачкам, и пожалуется высшему начальству…

– Правда, правда, дядюшка Этьен!.. — ответил ему Сильвен. — Давайте письмо и не беспокойтесь — оно будет передано по назначению.

– Большое вам спасибо, милейший, и до свидания!.. — И деревенский фактор приподнял свою соломенную шляпу, вытряхнул пепел из трубки и быстрым шагом направился дальше.

В замке по-прежнему царило молчание, и яблочная аллея оставалась пустой.

– Они, черт возьми, просто насмехаются над нами! — сердито закричал Сильвен. — Тысяча чертей! Но подождите, я могу поклясться чем угодно, что заставлю их услышать!.. — И он опять принялся звонить и звонил секунд двадцать-тридцать с неистовой силой.

Когда он перестал звонить, до всех троих смутно долетел какой-то слабый, неопределенный шум.

– Слышали? — воскликнул Сильвен.

– Да, — ответила Колетт. — Мне кажется, да, я слышала что-то… но что же?

– Пожалуй, это был стон, — пробормотал мальчик, принесший мясо.

В ту же самую минуту Раважо, большая сухопарая собака, вскочила с места, прыгнула к решетке и, просунув морду между перекладинами, вновь издала то зловещее рычание, которое так не понравилось ее господину незадолго до этого.

II

Сильвен пришел в ярость от такого неповиновения. Он схватил собаку за ошейник, грубо отдернул ее назад, едва не задушив, и с такой силой отбросил в сторону, что несчастное животное скатилось в глубокий ров, где и осталось лежать неподвижное и дрожащее. После этого он стал внимательно прислушиваться, надеясь снова уловить долетевший до них звук. Но больше ничего не было слышно… Всей троицей стало овладевать смутное беспокойство.

– Все это как-то неестественно, — первым заговорил Сильвен.

– О да! Весьма неестественно, — подтвердила Колетт.

– Жак Ландри, — продолжал Сильвен, — всегда на ногах с раннего утра, зимой и летом, это всем известно… Часто, проходя мимо парка еще до рассвета, я слышал, как он, старый моряк, посвистывает и разговаривает сам с собой, осматривая со всех сторон ограду…

– Мариетта тоже не ленива, — прервала его Колетт, — и не любит, когда ее корове, козе и курам приходится дожидаться своего утреннего корма…

– А Мунито!.. — вдруг воскликнул Сильвен. — Мы о нем совсем забыли… Мунито, который на летающую муху, бывает, лает так долго и громко, что хрипит до следующего вечера! И он даже не шевелится!.. Я звонил так, будто за мной гонится целая толпа разбойников, а Мунито хоть бы что!.. Раважо ворчит и сердится, а Мунито молчит!.. Что бы это могло значить? Разве только Жак с Мариеттой ушли куда-нибудь, взяв с собой и собаку?