Главная составляющая Свободы – это Свободомыслие, способность видеть и осознавать увиденное не под давлением пропаганды, страха и лжи, которая пронизала все наше существование и даже прокралась в нравственные идеалы под псевдонимом «спасительной лжи», так смачно и даже небездарно разрекламированной Максимом Горьким в принадлежащем его перу гениальном образце соития таланта с соцзаказом – в пьесе «На дне». Что говорить несколько – все поколения советских людей выросли и сформировались как личности под крылом этого универсального механизма, который, однако, мог помочь спасти только тело, да и то без малейшей гарантии. А тогда, начиная всерьез писать, Юз чувствовал себя первопроходцем в нелегальной литературе. Он не мог писать, «как ни в чем не бывало». Обостренное чувство нормы, кстати, именно оно, видимо, порождает сатирический жанр в целом, не позволяло ему стать даже непослушным и трудным ребенком советской литературы. Именно оно служит нравственной основой его смеха, его издевательства над действительностью, которая оскорбляет чувство нормы. Он защищает гипотетического нормального человека от насилия в извращенной форме со стороны этой действительности (как это сделала Дуська со своим мужем, бригадиром маскировщиков). Подобно герою «Блошиного танго», Юз безошибочно обонял все компоненты той чудовищной Каши, которая воцарилась в головах и душах советских людей после разрушения всех основ национальной жизни, человеческой морали, после падения, крушения Нормы. Эту кашу, которая ночевала на том месте, где раньше были мировоззрение и нравственные нормы, Юз сумел гениально воссоздать в языке своих героев. Он обессмертил эту кашу (кстати, само понятие каши введено самим автором и многократно используется его героями, есть даже рассуждение о том, что у нас в головах должна быть именно Наша Каша, а не какие-нибудь другие кушанья – например сациви или лобио). Как и его трепетный герой Сергей Иванович, который научился делать сувениры для продажи в электричках, представляющие собой живое насекомое, запаянное в стекло от бутылки и символично смахивающее на Ленина в мавзолее, главный наш труп в хрустальном гробике, который, не стоит об этом забывать, до сих пор там, – так и Юз сумел заключить то подобие жизни, которым нам довелось жить, в прозрачные контуры своих произведений, язык которых и есть наш единственный «вечно живой» и сохраняет если и не аромат, не дай Бог его еще раз нюхнуть, то – дух эпохи.
Язык Юзовых сочинений обладает невероятной емкостью. В одну фразу ему удивительным образом удается заключить всю полноту, трагичность, комичность и мудрость жизни. Откройте на любой странице любой из четырех томов теперь уже легального собрания сочинений – и после заносов словесного поноса, порожденного нынешней свободой слова, блеснет гений не только пророческого, на молекулярном уровне, понимания действительности, но и самоё гениальное отношение к этой действительности. Чувство юмора – единственный путь к независимости, приятный морально и физически, особенно если он оказался бескровным.
Одной из немаловажных художественных особенностей сочинений Алешковского является обильное использование ненормативной лексики, то есть мата, то есть языка, на котором говорит и даже думает наш многострадальный народ. В отличие от скорбного взгляда на мир (типа «как посмотришь с холодным вниманьем вокруг»), который тоже может видеть все, но приводит в тупик, мат, как и юмор, обладает божественной способностью создавать некую зону отчуждения, она же – единственная доступная в таких условиях перспектива. С его помощью удается отвоевать некий личный пятачок почвы, чтобы было куда ногу поставить и «канать» дальше.
Битов замечательно писал уже о непереводимости произведений Алешковского, о непереводимости в широком смысле слова, взяв для этого эпиграф из Жванецкого: «Наша беда – непереводима». Все это абсолютно справедливо. Непереводима вообще вся подлинная литература, непереводима история, непереводима жизнь одного поколения на язык другого поколения. И все же не все так мрачно и безнадежно. Во-первых, настоящие великие литературные произведения многослойны, они выдерживают множество уровней прочтения и восприятия, ну а потом, хотя никто никого не может правильно и полностью понять – друг друга, муж жену, жена мужа, сын отца, отец сына и т. д. и т. п., – тем не менее, невзирая на безусловную уникальность неповторимых индивидуальных особенностей всех и каждого, абсолютно бесценными оказываются как раз те редкие и пронзительные моменты, когда вдруг люди из совершенно разных уголков света, из совершенно разных семей, социальных слоев, культур, укладов, обычаев, реалий и т.д. вдруг, оказывается, думают и чувствуют одинаково, их совершенно несовместимые жизненные опыты приводят в результате к одним и тем же выводам и даже поступкам. И становится очевидным, что Душа – едина, а всем нам, кому она вообще выдана, достался ее фрагмент, возможно, осколок, а родство душ – это когда осколки соседние.