Чтиво

За миг до полной отключки Пфефферкорн вспомнил, в чем ценность пяцхелалихуя.Рецепт требовал пшеничной муки, большой редкости в Западной Злабии. Контрабанда с востока — практически единственный способ раздобыть нужный ингредиент, а также преступление, каравшееся смертной казнью. Еще он расслышал угасающий скрежет ключа в замочной скважине и успел подумать, что пирожок не стоил такого риска.

82

Пфефферкорн очнулся. Темнота. Руки и ноги связаны. Во рту кляп. В паху мокро. Тряская качка ощущалась кишками и суставами. Смена передачи и затем тональности мотора. Жаркая духота, провонявшая плесенью. Без вопросов: он в багажнике машины. Паника схватила за горло и стала душить. Пфефферкорн задергался, но стих, после того как крепко приложился головой. Включи мозги, приказал он себе. Как поступил бы Дик Стэпп? Лежал бы спокойно, сберегал силы. А Гарри Шагрин? Считал бы повороты. Пфефферкорн замер, сберегая силы и считая повороты. Под правым плечом задняя стенка багажника. Значит, если упрешься головой, это левый поворот, а если подошвами — правый. Сползешь влево — подъем в горку, прижмешься к стенке — спуск. Казалось, бесконечная дорога состоит из одних поворотов. Паршивая подвеска. На выбоинах Пфефферкорн ударялся о крышку багажника и, болезненно приземлившись, сбивался со счета. После третьего приземления он плюнул на подсчет и отдался отчаянию. Все без толку, если не знаешь, откуда и куда едешь. И как долго был без сознания. Полная безвестность распалила новый приступ ярости. Пфефферкорн дергался, брыкался, мычал и грыз кляп, исторгая потоки слюны, стекавшей за воротник.

Машина притормозила.

Остановилась.

Хлопнули дверцы.

В щеку чмокнул сырой ночной воздух.

Пфефферкорн не буянил, когда сняли повязку с глаз. Дорожный натриевый фонарь высветил четыре головы в оранжевом ореоле. Потом возникло пятое лицо, заслонившее свет. Мешки под глазами, тонкие бескровные губы. Голова луковкой смахивала на перекачанный воздушный шарик. Лицо улыбнулось, показав неестественно ровные зубы. Явно протезы.

— Господи боже мой, — простонал Пфефферкорн. Вернее, попытался сквозь кляп.

— Тсс! — сказал Люсьен Сейвори.

И захлопнул багажник.

5 ДХИУОБХРИУО ПЖУЛОБХАТЪ БХУ ВХОЖТЪИУОЧНУИУИ ЖЛАБХВУИ! (Добро пожаловать в Восточную Злабию!)

83

— Хорошо выглядите, — сказал Сейвори. — Сбросили вес?

Пфефферкорн не мог ответить. Во рту торчал кляп. Шестерки — раньше Пфефферкорн как-то обходился без этого слова, но теперь, несмотря на очумелость, счел его самым точным для четырех горилл, в ком безошибочно угадывались прихвостни и кто протащил его через парковку и втолкнул в лифт, — осклабились.

— Однако что у вас с лицом? Прям Сальвадор Дали, которому в задницу вогнали кнутовище.

Двери закрылись, лифт поехал вверх.

Сейвори нюхнул. Скривился.

— Господи, — сказал он. — Кажется, вы обмочились.

Пфефферкорн хрюкнул.

— Отдай ему свои, — приказал Сейвори одной шестерке.

Не мешкая, тот скинул спортивные штаны. Трое других раздели Пфефферкорна. Потом двое его приподняли, третий переодел в сухое, точно младенца. Донор остался в подштанниках.

— Только не расслабляйтесь, — сказал Сейвори непонятно кому.

Лифт все ехал и ехал.

— Бесплатный совет: смените мину, — сказал Сейвори. — Он терпеть не может постные рожи.

Пфефферкорн не знал, что выглядит постно. Он хотел промычать: «Кто „он“?» — но сам все понял, когда за дверями лифта открылся невиданной роскоши зал, перед которым особняк де Валле выглядел затрапезным мотелем.

Через резные двери шестерки втащили Пфефферкорна в лабиринт коридоров, окаймленных вооруженными часовыми.

— Не горбитесь, — сказал Сейвори. — Он всегда подмечает выправку. Не егозите, не пяльтесь. Говорите, лишь когда спросят. Если предложат выпить, не отказывайтесь.

Остановились перед стальной дверью. Сейвори вставил карточку, набрал код. Раздался щелчок, и Пфефферкорна ввели в апартаменты.

84

Пфефферкорн понял, что всякая фотография Верховного Президента Климента Титыча есть лишь отдаленное подобие того, кто сейчас предстал во плоти. Застывшее изображение не могло отразить, как в громадных руках любая вещь казалась игрушкой, или передать трубный голос и пристрастие к эрзац-кавычкам.