Что было — то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь

Однажды я спросил одного из видных членов государственной комиссии, крупного и известного специалиста в своей области, участвовавшего в расследовании причин катастрофы Ю. Гагарина:

— Сознайтесь, Михаил Никитич, ведь комиссия с самого начала, не сговариваясь, поставила перед собой задачу «не найти» истинную причину?

Он чуть улыбнулся и произнес:

— Естественно.

Именно — естественно!

Тяжек груз вины командира, теряющего свои экипажи, какие бы ни привели к тому причины. Это неизбывная душевная боль на многие годы.

Но случались потрясения, от которых можно было сойти с ума.

В одну из ночей на хвостовое оперение сверхзвукового бомбардировщика командира эскадрильи Лескова наскочил ведомый. Его самолет уже горел на земле, а Лесков все еще держался в воздухе.

Я был в своем штабе и с первого доклада перешел на непрерывную связь с руководившим полетами командиром полка.

Лесков ходил по кругу, менял режимы полета и на посадку идти не торопился: в поведении машины появились некоторые странности, и никто не знал, как они покажут себя на посадке. В таких ситуациях уже случались беды. У вполне управляемого на высоте вдруг перед самым приземлением, при уменьшении скорости, проявлялась нехватка рулей, и самолет неожиданно резко вонзался в землю носом или переворачивался на спину.

Командир корабля о своих действиях и новых «открытиях» в устойчивости и управляемости докладывал прямым репортажем, а на земле вырабатывались новые рекомендации и в форме указаний подавались в экипаж. Спасти машину очень хотелось, но когда Лесков засомневался в благополучном исходе полета, сбивать его на другое мнение было уже нельзя. На борт пошла команда покинуть самолет.

Командир вывел машину на центр аэродрома, поставил ее носом в сторону степи, выбросил экипаж и катапультировался сам.

Не отрывая трубки, жду доклада о месте взрыва самолета и о приземлении экипажа. К моему удивлению, первый доклад пришел об экипаже: все приземлились в районе аэродрома вполне благополучно.

— А где машина?

— Еще летает.

— Как это летает? Она давно должна быть в земле? Да где же она?

— Видно, Лесков не приготовил ее к падению, оставил с работающим двигателем и небольшим креном, и она, войдя в левую плоскую спираль, проделывала один за другим ровные, размашистые круги, проходя то над аэродромом, то через центр огромного спящего города. С каждым кругом высота становилась все ниже, но до земли было еще изрядно.

Что делать? Что делать? Сбить нечем — зенитных орудий здесь нет, истребители далеко, да и не найдут они эту слепую ведьму в ночном мраке. Поднимать город? Как это сделать? Да есть ли спасение во всеобщей панике, что неминуемо начнется? И не приведет ли она к еще более худшим последствиям, чем те, что можно ожидать, если город не трогать?

Никто не мог сказать, в какой точке своего последнего витка самолет столкнется с землей. Он мог наделать крупных бед и на аэродроме, но, если это окажутся населенные кварталы, почти стотонная металлическая туша, еще не освобожденная от керосина, на пологой траектории протаранит среди домов, таща за собой огненный шлейф, такую просеку, что от одного воображения о ней мутился разум.

А самолет, круг за кругом, проходил над домами, приближаясь к развязке. Уже около получаса длилось это нечеловеческое истязание души и плоти.

Наконец идет доклад о, вероятно, последнем витке перед встречей с землей. Командир полка видит, как над аэродромом низко проскользнули навигационные огни, плавно ушли, опускаясь все ниже, в сторону города и скрылись за ближайшими тополями и постройками. Вот сейчас все и случится!

Я весь сжался в комок, как в ожидании удара. Жуткое состояние беспомощности и отчаяния охватило меня. В каменеющем теле поплыл озноб. Время остановилось.

— Вижу вспышку! — вдруг прокричал командир полка и, бросив трубку, умчал к месту падения самолета.

Бесконечные минуты, пока через ретрансляцию с командирского «газика» не доложили мне о последствиях встречи самолета с землей, были не менее тяжкими, чем те, что я пережил накануне. Командир, видимо, не торопился с докладом, хотел сам убедиться в окончательном исходе ночной драмы.

— Жертв и разрушений нет, — прозвучало наконец в трубке.

Утром картину аварии рассматривал и я. Самолет под небольшим углом ударился о землю, загорелся и, разрушаясь, теряя и разбрасывая по пути обломки, пропахал в загородном поле широченную борозду, сломал своей основной деформированной массой старую деревянную изгородь и остановился догорать у сараев небольшого скотного двора. За ним начинался город.