Что было, то было (повести, рассказы)

Вот Степан Ермолаев, тридцатилетний пермяк, видать рано обзаведшийся семьей, заметив знамя над сараем, представил своего сынишку пионера, кумачовый галстук на его шее и так сказал об этом, что мы уже не в силах были сдержать себя, чтобы не вспомнить что-то свое, не менее теплое и задушевное.

Вспомнил и я.

Лет за шесть до войны, восьмого ноября, вечером, в Вологде, шел я на первое свидание со своей будущей женой. Седьмого познакомились, а на восьмое назначили встречу на мосту через реку. Я должен был подойти с правого берега, она — с левого, оба точно, минута в минуту.

Город наш украшался в праздники не очень-то богато и красочно, поэтому я не заглядывался по сторонам. И в назначенное место прибыл бы без опоздания, если бы… Да, я увидел такое, чем нельзя было не залюбоваться. На высокой водонапорной башне, вот так же, должно быть, на древке, развевалось красное шелковое полотнище. Подсвеченное снизу невидимыми мне прожекторами, оно, как причудливое пламя, металось на осеннем ветру, то дерзко вспыхивая, то затухая, чтобы через миг снова гореть огнем.

Я как увидел, так и застыл на месте. Чего, казалось бы, проще такого украшения, а взволновало, как хорошая, сердечная песня.

Опомнился не сразу. Рядом стояли люди и тоже глядели на флаг.

Конечно, «минута в минуту» не вышло: девушка уже ждала на мосту…

Став моей женой, она не раз при случае напоминала: «Надо же, опоздал на первое свидание!» Не забыла и до сих пор. Недавно весело рассказала об этом гостям на нашей серебряной свадьбе.

А у меня в сердце остался тот вечер на всю жизнь не только дорогим для меня воспоминанием о первом свидании, но и пламеневшим на ветру, на башне, флагом…

К нам в траншею самолично доставил горячую пищу в термосе за плечами наш ротный повар Иван Куличков, маленький, юркий, с длинным острым носом, — и впрямь беспокойный речной куличок, как иногда называли его в роте.

— Видишь?! — с ноткой гордости указал ему на флаг Степан Ермаков, словно было это делом его рук.

Куличков не успел смахнуть с лица пот, ему, может, еще не до флага было, поэтому, мельком взглянув в сторону сарая, он сказал:

— Это что… Вот на Красной площади, помню, в Октябрьскую и Первого мая… Разливанное море знамен! Видал кто-нибудь?

— Эх ты, Кулик! — с безобидным укором посмотрел на него Степа.

А тот, казалось, не сразу понял, за что его так.

— Нет, это тоже здорово! — сощурив улыбающиеся глаза, сыпанул повар скороговоркой. — Кто это, ребята, ухитрился-то? А?

Об этом мы и не подумали. В самом деле — кто же?

Над согревающимся лугом дымился парок. Громыхали то далеко, то близко винтовочные выстрелы, где-то справа изредка тараторил короткими очередями пулемет. Все было обычно, так же как вчера и позавчера. Но и ново — над серым сараем горел алый факел!

— Каково им-то! — имея в виду немцев, уже ни к кому не обращаясь, снова заговорил Ермолаев. — Дивятся небось не меньше нашего. Серп и молот посередке врисовать бы в натуральную величину белилами. Вот здорово было бы!..

Гитлеровцы будто подслушали нашего Ермолаева: тотчас по флагу ударили из пулемета. Нам видны были дымки от пуль, врезавшихся в старую крышу сарая.

— Эдак они сбить могут! — испуганно вскрикнул Степа и кинулся к своему пулемету.

Стрелять ему командир не разрешил. Да и гитлеровцы почему-то прекратили огонь.

Флаг они все-таки сбили, правда, позже — уже солнце катилось на закат, и нам видна была теневая сторона флага, ставшего кретоновым. Мы приуныли: ровно кто-то пал в бою — близкий и дорогой.

Ночь прошла беспокойно. Чаще обычного вспыхивали на той стороне речки осветительные ракеты. Бодрствовали на обеих сторонах пулеметчики, объяснявшиеся на понятном для всех языке: «Тк-тк… тк-тк-тк… тк-тк…»

И мы думали, что близившееся утро не принесет ничего нового — будет оно обычным, как всегда, не то что вчерашнее. Но — обманулись. Флаг был на прежнем месте! Целехонький, такой же веселый, огненный, как накануне.

— Воскрес! Молодец! — похвалил Ермолаев то ли флаг, ставший на свой боевой пост, то ли бойца, снова водрузившего его. Что ни говорите, а развевался флаг в недоступном для простого смертного месте.

Мы снова радовались. Опять полыхал на солнце флаг, и был он для нас хорошей, берущей за сердце песней… Мы убеждены были бесповоротно: кто-то из нашего батальона дерзнул удивить, потешить своих, позлить фашистов. Даже предполагали, что пробирался он вон той лощинкой, слева от нас.

Песню тогда я тоже вспомнил — именно о красном знамени.

В Великом Устюге, в педагогическом техникуме, где я учился, был в двадцать седьмом году и позже свой, и незаурядный, хор. Спевки проходили в зале на третьем этаже. Василий Васильевич Демидов, руководитель наш, слегка притронувшись согнутым большим пальцем левой руки к своим крученым, с рыжинкой усам, а правой — дробно ударив по крышке рояля дирижерской палочкой, обычно объявлял, чем мы займемся во время спевки. Однажды он сказал:

— Раскройте партитуру на последней странице. Революционная песня «Красное знамя». Разучим к октябрьскому концерту. Внимание!..

Он проиграл мотив. Песня всем понравилась. Запели сразу уверенно: