Что делать, Россия? Прорывные стратегии третьего тысячелетия

Повсеместное распространение тестовой системы облегчает работу преподавателей и облегчает симуляцию студентам. Когда критерии оценки заранее известны, не надо много труда, чтобы подогнать все что угодно под критерии и требования. Единственный действенный способ борьбы с симуляцией выглядит аморально и нелегитимно – это крайний субъективизм преподавателя. Если профессор перед экзаменами заявит, что никаких билетов и заранее заданных вопросов не будет, что он будет спрашивать все, что захочет, и оценивать, как ему вздумается, невозможно будет даже написать шпаргалки, придется учить действительно ВСЕ.

Подгонка под заданную матрицу и критерии является главным навыком современного образования, а господство матрицы и критериев тем самым только укрепляется. Это же касается и такой специфической матрицы, как псевдосенсационное разрушение «основ», которое идет повсеместно и не ведет к разрушениям, так как количество таких «опровержений и разрушений» и их фантастический вид только обесценивают и дискредитируют все «разрушительные и революционные» результаты, заставляя публику искать спасение в уютной традиции (например, «творчество» лже-историков Носовского и Фоменко только укрепляет традиционную историографию и дискредитирует все возможные действительно иные новаторские попытки посмотреть на исторический процесс, источники, факты).

Несмотря на огромное количество узких экспертов в самых различных областях, ни все вместе, ни в отдельности они не производят инновации ни вообще, ни в своей сфере ответственности. Они выступают «говорящими головами», их ареопаг есть высшая власть в сфере знания, но система не по силам (вопреки афоризму «знание – сила») ни одному из них, ни всем вместе.

Мировой кризис – это кризис отсутствия инноваций, в том числе в социально-гуманитарной сфере.

Принцип Феникса

Получается, что Новое Время, эпоха модерна, подошли к концу? Недаром же давно говорят о постмодернизме. Но как оно могло подойти к концу? И исчерпан ли потенциал модерна на самом деле? Давайте приглядимся к феномену субъектности и истоку инноваций в Новое Время.

На изломе истории, в период перехода от традиционализма к Новому Времени, стали враждовать два принципиальных мировоззрения. В средневековье главным было происхождение, традиция. Аристократ получал все блага жизни уже с рождения. Новый человек, капиталист вынужден был всего добиваться сам, своим трудом.

Только то, что завоевано трудом, ценится высоко, только то, что взято усилием и собственной жизнью, настоящее. Настоящая свобода, например, не у аристократа, родившегося свободным, а у раба, который освободился.

Кроме того, в Новое время устанавливаются новые отношения между провинцией и столицей. Столичный житель как бы автоматически имеет все, провинциалу еще только предстоит покорить столицу. Он не в центре, он в эксцентричном положении. Поэтому именно провинциалы, типа Наполеона обладают повышенной пассионарностью. Они имеют возможность видеть некую культуру со стороны, иметь точку опоры вне ее. А как говорил Архимед, дайте мне точку опоры и я переверну Землю. Маргиналы переворачивали!

Мы подошли к очень важному моменту. Принципиально важно для субъектности начинать свой путь с досубъектного и внесуъектного, эксцентричного состояния. И принципиально важна граница, отделяющая потенциального субъекта (человека прошлого, варвара и проч.) от субъекта реального, человека, который свою субъектность доказал привнесением чего-то нового, трудом, творчеством, господством.

Гегель парадоксально заявлял в «Феноменологии духа», что стадия рабства – необходимый этап в становлении свободы. Свобода всегда есть не данность, а процесс освобождения. Свобода подобна велосипеду: она падает, когда стоит, а не едет.

С Гегелем солидарен Ницше: воля-к-власти либо растет, либо ее нет. Свободу нельзя иметь, ее можно только практиковать, скажет еще позже Фуко. А сколько других философов высказывалось в подобном духе: Фихте, Маркс, Сартр, неомарксисты… Мысль для эпохи модерна настолько принципиальна, что ее надо подчеркнуть еще и еще раз: субъектность, свобода, модерновость есть переход, рост, а не состояние, не институция, не набор признаков, которые можно приобрести и иметь их. Если бы речь шла о наборе признаков свободы, то субъектность была бы недостижимым идеалом, так как некую абсолютную свободу и независимость представить себе в истории и в опыте очень трудно: всегда найдется что-то, что меня определяет, а значит, свободы нет в реальности…

Но эта субъектность не идеал, витающий и недостижимый! Она актуально и абсолютно присутствует в момент преодоления какой-то определенности. Я всякий раз чувствую свою свободу, свою причастность абсолютной свободе и всю ее силу в себе именно в момент, когда я от чего-то освобождаюсь. Определенность и позитивность нужны как трамплин, как почва, grund, от которой можно оттолкнуться, и сила сопротивления, нужная для прыжка.