Что день грядущий нам готовил?

Наконец, моя работа послужила напоминанием, что жизнь — темная лошадка и в рукаве у нее всегда полно карт, которые невозможно угадать. Если и читатель задумается лишний раз о том, что попытки разглядеть, «как оно там, за поворотом» никогда не удастся превратить в точную науку, — значит, цель достигнута.

1. Мы и наши тела

В 1946 году скончалась самая прославленная в истории науки клеточная культура. Век ее оказался необычайно долог, во всяком случае, по меркам существа, у которого она была взята, — 34 года.

Клетки куриного эмбриона хранились в Рокфеллеровском институте медицинских исследований (ныне Рокфеллеровский университет) в Нью-Йорке. Весь этот срок без малого — с 1912 года до самой своей смерти в 1944-м[1] — о них заботился хирург Алексис Каррель родом из Франции, ставший пионером в пересадке органов. Авторитетный ученый-медик стремился доказать, что биологические ткани могут прожить гораздо дольше того предела, который считается для них естественным. Несколько десятков лет он тщательно удалял из цыплячьих фибробластов накапливавшиеся продукты распада и умер в убеждении, что наступит день, когда то же самое можно будет проделать с человеческим организмом. Последователи Карреля решили прекратить эксперимент не потому, что сочли его неудачным — в конце концов, клетки на целых два года пережили своего сеятеля и хранителя, — но, напротив, потому, что были убеждены в успешном завершении задачи. Продление жизни, в том числе человеческой, казалось близкой реальностью.

Двумя десятилетиями позже другие исследователи обнаружили в работе Карреля методологическую ошибку и пришли к выводу, что при каждом переносе в свежую питательную среду он по небрежности пополнял состарившуюся культуру новыми клетками. Однако устранить пагубный эффект было уже невозможно. Покуда фибробласты здравствовали, газета «Нью-Йорк уорлд телеграм», ежегодно в январе отмечавшая с помпой их «день рождения», и другие распространители сенсаций сподобились объявить, будто в лаборатории ученого бьется целое сердце, извлеченное у курицы. Впрочем, каковы бы ни были огрехи Карреля, его труд, несомненно, вдохновил коллег продолжать путь, на котором потерпел неудачу знаменитый конкистадор Понсе де Леон, — поиск источника вечной молодости или, по меньшей мере, долголетия.

Почему бы и нет? В течение XX века продолжительность человеческой жизни круто скакнула вверх. Скажем, средняя американка 1900 года рождения могла, скорее всего, дожить до пятидесяти с небольшим, а ее праправнучка, появившаяся на свет столетием позже, имеет неплохие шансы погасить восемь десятков свечек на своем именинном торте, не опасаясь, что вдох-выдох станет для нее последним. Это во многом заслуга людей в белых медицинских халатах.

Врачи и впрямь помогли нашим современникам жить дольше — совершенствуясь в излечении травм и инфекций, поощряя разумную гигиену (бесчисленному множеству пациентов сохранило жизнь то, что в конце позапрошлого века хирурги начали мыть руки, прежде чем погрузить их в тело больного) и разъясняя вред таких дурных привычек, как курение. Но заветная цель Карреля остается за пределами возможностей науки. Мы ощутимо продлили свои земные сроки, однако им все еще далеко до тех полутора-двух столетий, что пророчил наступившему веку не один футуролог.

Приятно тешиться мечтой, что прогресс науки если не сегодня, то послезавтра избавит нас от большинства житейских тягот (смерть, несомненно, главнейшая из них). Однако ограничения, налагаемые на теорию практикой, сплошь и рядом опрокидывают наши представления об идеальном будущем. Хрупкость и уязвимость людского тела делает его особенно притягательным объектом для подобных пророчеств. С каждым годом человечество тратит все больше средств на поддержание физического здоровья. Мы не перестаем надеяться и ждать, что в один прекрасный день ученые сделают сказку былью.

При всех успехах медицины, что увидел двадцатый век, ее реальные возможности намного уступают размаху предсказаний насчет сроков телесного бытия. Мечтая наделить нас долговечностью, медицинская наука предполагала к тому же, что все эти сотни лет жизни отдельно взятого человека протекут для него не в пример благополучнее, а в чем-то много необычней прежнего. Небывалые перспективы, которые, казалось, сулил прогресс биологических наук в 1950–1960-е годы, совершенно вскружили головы тогдашним фантастам. Вплоть до предсказаний, будто в ближайшие сорок лет ученые найдут чудесные панацеи от ранее неизлечимых болезней и даже способ осчастливить всех желающих зеленой «хлорофилловой» кожей или рыбьими жабрами.