Что, если это мы

— Да ладно, мне просто любопытно. Мы с твоим папой как раз обсуждали, как изменились подработки для школьников. В наше время подростки ездили вожатыми в лагеря или разносили пиццу. А вам теперь доступны стажировки в разных модных местах. Хотя, наверное, так и должно быть в двадцать первом…

— Мам, ну хватит.

— Чего хватит?

Я кошусь на Бена, который упорно сверлит взглядом ботинки.

— Просто… хватит.

По-моему, я в жизни не чувствовал себя так неловко. Ничего не поделаешь, у мамы пунктик насчет достижений. Как и у Итана с Джесси — с их высочайшими баллами за экзамены, призами дискуссионного клуба и национальными стипендиями.

— Вообще-то я в летней школе, — говорит Бен.

У мамы расширяются глаза.

— О!

Судя по лицу, Бен в ужасе, и это приводит в ужас уже меня. Мои гребаные родители с их гребаным задвигом на академической успешности. Жаль, что нельзя отправить Бену телепатическое сообщение: «Я не как они, понял? Мне это неважно».

Что ж, возможно, некая микроскопическая часть меня и задумывается, как классно было бы заявить: «Вообще-то Бен самый молодой в мире хирург» или «Бен служит в мэрии» — вместо «Бен ходит в летнюю школу и прячется в раковину от любого ее упоминания»…

Но нет. Это действительно не имеет значения. Мне неважно, что у него с оценками, и стажируется ли он в модном офисе, и поступит ли в конце концов в Йель. Но мне важно, что он выступил против того мудака в метро. Важно, что я чувствую, когда получаю от него сообщения. Важно, как он старался сделать мой первый поцелуй идеальным.

— Бен — писатель, — говорю я. — И очень крутой.

— Нет, не крутой. — Бен качает головой, но я вижу, что он улыбается.

— Крутой. Я читал его книгу.

— Как здорово, — говорит мама. — И что ты пишешь?

Бен медлит.

— Беллетристику?..

— О-о. — Папа садится ровнее. — Знаешь, по молодости я тоже хотел написать роман.

— Да ну? — удивляется мама.

— Серьезно, я даже…

— Надеюсь, ты не собираешься сказать, будто все это время ваял новую «Американскую трагедию» вместо рассылки резюме. Очень, вот просто очень надеюсь.

— Мара, давай не…

— Ого, как уже поздно, — быстро говорю я с пылающими щеками. — Пожалуй, провожу Бена до лифта.

Тот выглядит неуверенным.

— Да я и сам доберусь…

— Нет-нет, я тебя провожу, — перебиваю я, пытаясь испепелить родителей взглядом. Папа поглаживает бороду, а мама со смущенным видом сцепляет руки.

— Ну, Бен, рады были повидаться, — наконец говорит она. — Приходи к нам как-нибудь на ужин.

— Мам, — бросаю я резко, но потом замечаю выражение лица Бена. Его глаза широко распахнуты, но это не ужас. Он выглядит удивленным и счастливым.

— Прости, — вздыхаю я, как только за нами закрывается дверь.

— За что? У тебя клевые родители.

— Ага, примерно пять секунд в день, пока не начинают цапаться. Поверить не могу, что они решили устроить сцену прямо при тебе.

— Ты про новую «Американскую трагедию»?

— Угу. Иногда они ведут себя как полные засранцы.

— А я думал, твоя мама его просто подкалывает.

— Нет, она на полном серьезе. Целыми днями пилит отца, что тот никак не найдет работу, он в ответ огрызается, а я все жду, когда они позовут меня на диван и толкнут речь в духе «Артур, ты же понимаешь, что мы с папой оба тебя очень любим, это совершенно не твоя вина», и так далее, и тому подобное. Похоже, теперь это только вопрос времени. Мироздание больше не жалует Команду Сьюзов.

— Боже. — Бен смотрит на меня и молчит. — Артур.

— Боже, Артур — что?

— Мне очень жаль. Звучит ужасно. Я не знал. — Он привлекает меня к себе и касается губами лба — легко, будто бабочка крыльями.

Желудок расплавляется и стекает в пятки. Все слова опять разбежались, так что я просто поднимаю взгляд и улыбаюсь.

— Я в порядке.

— Ты не обязан быть в порядке.

— Мне лишь неловко, что они решили выгулять тараканов при тебе.

— Поверь, у моих родителей тараканов еще больше. Сам увидишь.

И все сожаления мигом испаряются. Потому что… ВАУ. Бен Алехо хочет познакомить меня со своими родителями. Мы отправимся к нему домой. Я улыбаюсь до ушей, пытаясь придумать игривый-но-не-чересчур ответ, когда он вдруг заявляет:

— Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Да?

Бен делает паузу, собираясь с мыслями. Вид у него такой, будто он сейчас упадет в обморок.

— Ты не обязан, — быстро замечаю я. — То есть можешь не говорить, если не хочешь.

— Нет, я хочу.

Олимпийская сборная по художественной гимнастике возвращается на желудочную арену. Он собирается сказать… то, что я думаю? А не слишком рано? С другой стороны, это Нью-Йорк, здесь люди времени не теряют. Надо срочно обдумать ответ. Признаться тоже? В смысле, если я не признаюсь, это же будет странно? Да и почему бы не признаться? Серьезно, почему нет?

— Это насчет летней школы, — наконец выдавливает Бен.

Я таращусь на него, ничего не говоря. Вот отстой. Моими щеками, наверное, сейчас можно осветить весь город. Интересно, я просто конченый идиот — или буквально чемпион по конченому идиотизму? Господи, только бы он не догадался, о чем я подумал. Потому что я в самом деле на секунду решил, будто он…

Окей. Ладно. Школа так школа.

— А что с ней? — спрашиваю я.