Тогда я дал ей уйти, не сказал ни слова и с тех пор никогда больше ее не видел – до появления Ниель. Только слышал потом, тем памятным вечером, как она кричала на своих родителей. Так что это последнее мое воспоминание о Николь.
Я беру лицо Ниель в ладони. Глаза у нее блестят, а щеки красные, опухшие от слез.
– Гас прожил тяжелую жизнь. И ты была одним из самых светлых ее моментов.
Я тянусь губами к ее губам, долго целую и наконец отстраняюсь.
– Спасибо, – шепчет Ниель, прижимаясь щекой к моей груди и крепко стискивая меня в объятиях. – Гас уже давно ждал, когда сможет уйти. Я знала, что это скоро случится. Но все равно на душе паршиво. – Она прерывисто вздыхает.
– Да, – говорю я, уткнувшись лицом в ее волосы. Обнимаю ее, пока она не выпускает меня сама. Смотрит на меня, а я глажу ее по мокрой щеке большим пальцем, вытирая слезы. – Что мне сделать, чтобы тебе стало легче? Хочешь мороженого? Зефира? Чипсов? Горячий душ в темноте?
Ниель негромко смеется:
– Все будет хорошо.
Она встает и направляется в спальню. Я вскакиваю. Не хочу ее пока туда пускать. Еще не время.
– А может, нам уехать куда-нибудь? – торопливо говорю я.
– Что? – Ниель поворачивается ко мне.
– Давай уедем из Креншо, – предлагаю я. Пульс у меня стучит, как молоток.
– И куда, например?
Я улыбаюсь, видя, что глаза у нее загораются любопытством.
– Э-э-э… Можно в Орегон. К моему дяде Заку. Он на выходные уходит в поход. Весь дом будет в нашем распоряжении. И… там нет снега.
Она смеется:
– Хижина в дремучем лесу, и мы останемся одни на все выходные?
– Или даже на целую неделю, – говорю я. – Как захочешь. Заку все равно. А я бы подработал пока у него в гараже. Мне деньги не помешают.