Что глаза мои видели (Том 1, В детстве)

По словам Аполлона Дмитриевича, это был, прежде всего, "большой насмешник". В городе его считали умником и остряком, побаивались его пера и языка и потому всюду гостеприимно принимали. Он пописывал в одесских журналах, немного рисовал и карикатуры его ходили по рукам. В прошлом году он так высмеял в журнальной корреспонденции устроительниц благотворительного базара, что местные дамы долго не могли ему этого простить.

Он был членом многочисленной семьи совершенно разорившегося помещика, бывшего гусара, доживающего где-то в глуши свой век.

Одесского лицея молодой человек, вследствие какой-то "студенческой истории", не кончил, но, благодаря старым связям отца, занимает какую-то, и притом довольно значительную, хотя и временную, должность ,,по крестьянским делам".

Он также весьма неравнодушен к Мане, но о чем либо серьезном тут не может быть и речи.

Уже до этой характеристики, пока мы сидели долго за столом во время обеда, я стал догадываться, что оба молодых человека, сидевшие с двух сторон Мани, расцветшей в настоящую красавицу, были влюблены в нее.

Они пикировались друг с другом по всякому поводу и даже без всякого повода, причем Маню это, по-видимому, очень забавляло, так как она одинаково кокетливо-равнодушно взглядывала то на одного, то на другого. Было что-то спокойное и властное в красот этой едва сформировавшейся девушки.

На меня, - я ощущал это отчетливо, Маня уже не обращала ровно никакого внимания. И, к моему собственному удивлению, это меня не слишком огорчало.

Я как-то удивительно быстро порешил мысленно, что она занята только своей собственной красотой и не способна вовсе на сколько-нибудь глубокое чувство.

Это меня разом примирило с нею, и я без малейшей тревоги мог теперь разглядывать ее, сколько хотел.

Александр Александрович Енкуватов никого не оставлял в покое. В течение всего вечера он шутил, острил, подсмеиваясь и над самой Маней, но она этого не замечала.

Несколько раз поминал он и про Эмс Грации Петровны, кстати и некстати. Раз стал уверять, что Эмсовые лепешки, которые она привезла с собою и всегда имела при себе, за пояс заткнут всякий "жизненный эликсир", даруя вечную молодость. Другой раз сказал, что она скоро обнаружит дивный голос и запоет, а он сочинит для нее романс, который посвятит "милейшему doctore".

Даже меня он не оставил в покое.

Рассказывая что-то Toce, думая, что кроме него никто меня не слушает, я, между прочим, нескладно обмолвился: ,,я читал про это, знаешь, в той серенькой книжке и т. д." Александр Александрович тотчас же подхватил мою ,,серенькую книжку" и, глядя на меня в упор, стал дразнить: ,,ах, молодой человек, хорошо, что она была серенькая, если б она была зелененькая, вы бы прочли в ней другое".

Я спек рака, ничего не ответил, но про себя пожелал ему провалиться в глазах лучезарной Мани и почувствовал живейшую симпатию к его сопернику, незлобивому и неуверенному в себе претенденту на ее руку и сердце,

Мысленно я уже благославлял их.

В течение нашего с дядей пребывания в Херсоне, а это пребывание длилось несколько дней, я очень мало видел и Маню и Грацию Петровну. Обе они вставали поздно и выходили из своих комнат только к завтраку.

Днем они делали или принимали визиты, а вечером - или были в гостях, или у них были гости.

Аполлон Дмитриевич, с дядей Всеволодом, также редко оставались по вечерам дома. Они отправлялись в клуб играть в преферанс.

Мы, с Женей и Тосей, пользовались полнейшей свободой.

Швейцарка уводила Сашу рано спать и больше не появлялась.

Мы втроем засиживались долго и не скучали.

Жене особенно нравилось играть "в визиты".

Она кокетливо вытягивалась на "chaise longue", делала вид, что страдает мигренью, нюхала флакончик духов и давала целовать свою руку, когда мы, с Тосей, поочередно, расшаркивались перед нею и спрашивали о ее здоровьи.

Она отлично изображала ,,светскую даму", которую мы должны были занимать.

В этот раз Женя мне положительно начинала нравиться, тем более, что в отсутствие Мани, я как-то совсем о ней не вспоминал.

Когда игра ,,в визиты" приедалась, мы затевали игру в "прятки".

Женя всегда пряталась, а я большею частью искал, не зная хорошо их похоронок.

Найдя ее где-нибудь в темном углу, я не отказывал себе в удовольствии крепко обхватить ее и расцеловать. Она принимала это как должное, точно это между нами было условлено.

Расходились мы по своим комнатам, только заслышав подъезжающий к подъезду экипаж.

Херсон мне нравился и времяпрепровождение наше я находил приятным.

Никто из взрослых нас не стеснял, не обращая на нас ровно никакого внимания.

У Тоси оказалась еще для меня приманка, о которой я и не мечтал. Я остолбенел, когда он мне только сообщил о ней, а когда увидел своими глазами, не мог прийти в себя от изумления.

На другой же день нашего приезда Тося повел меня во двор, где под длиннейшим навесом стояло много разных экипажей и саней и, в их числе, очень изящный, не высокий, двухколесный шарабанчик, кузов которого был красиво раскрашен "под плетенку".