Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)

Я не мог молчать и написать в тамошний "совет" или "комиссариат", ведавший арестованными, письмо, в котором, упомянув о своей политической беспартийности, просил допустить немедленно защиту для обвиняемых морских офицеров, без чего никакая расправа над ними не может почитаться справедливою и законною, с точки зрения минимальных требований морали. Подобная расправа пятнит прежде всего тех, кто к ней прибегает. При этом я заявлял, что готов сорганизовать соответствующий состав защиты, став во главе ее.

На это я получил скоро, довольно вежливый ответ. В нем говорилось, что защита при суде, конечно, будет допущена, но что пока это еще преждевременно, так как дела об арестованных морских офицерах находятся либо в стадии дознания, либо предварительного следствия.

Между тем, слухи о жестоких издевательствах и насилиях над офицерами доходили до меня со всех сторон, и что-то, по истине кошмарное творилось в нескольких верстах от Петрограда.

В это время еще Керенский был министром юстиции и я решил объясниться с ним по этому предмету. Его не так легко было уже заставать теперь и предстояло выбирать для этого подходящую минуту. Частые заседания Временного Правительства, поездки в Царское Село, выступления на митинговых собраниях отнимали у него все время, а в министерстве юстиции принимали его товарищи, оба нерешительные тяжкодумы. Случай мне, однако, помог вскоре с ним увидеться.

Об эту пору уже прибыла в Петроград и была торжественно встречена "бабушка русской революции" Е. К. Брешковская, бывшая моя подзащитная по процессу 193-х. Однажды вечером мне сообщили по телефону, что она проживает в квартире министра юстиции и была бы рада повидать меня.

На следующий же день, в условленное время, после восьми часов вечера, я отправился к ней. Через подъезд с Итальянской улицы я беспрепятственно проник в министерскую квартиру, несмотря на вооруженный караул в прихожей. Министерские сторожа знали меня хорошо и покровительственно расчистили мне путь.

- Вам кого? - Спросил меня один из них.

- Брешковскую.

- А, бабушку!.. Пройдите наверх, там, через бильярдную, прямо... ее и найдете.

Я поднялся по внутренней лестнице, ведущей одновременно и в квартиру и в министерскую домовую церковь, где случалось бывать.

В пустынной бильярдной комнате два мальчика, лет 9-10 катали руками по бильярду шары и щелкали ими вовсю.

Я сообразил, что это дети Керенского и спросил: как найти "бабушку Брешковскую"? Они оба разом указали мне на дверь, с которой начиналась анфилада комната и младший сказал: "там она и есть!"

Пришлось пройти три комнаты. В первой, проходной никого не было. Во второй, малой гостинной, на низком диванчику, у стены, полулежали две женские фигуры, откинувшись в разные стороны, по виду курсистки, не гладко причесанные.

Я поклонился на ходу, но, кажется, они мне не ответили.

В следующей, обширной угловой гостинной, за большим круглым столом, стоявшим на самой середине комнаты, сидели прямо друг против друга, двое: молодой человек, которого я увидел первым, и потом уже разглядел, по другую сторону стола, совершенно седую, но с черными живыми глазами, упитанную старуху, в которой не сразу признал Брешковскую, когда-то сухощавую и очень подвижную.

Воистину, - бабушка!

"Бабушка" радушно поздоровалась со мною, потрясла крепко мою руку и сказала:

- Hу присядьте же, вот где свиделись... Вас я бы, сразу узнала, правда, я ваш портрет в последнем издании ваших речей видела...

Указывая мне на молодого человека, подле которого на столе были исписанные листы и письменные принадлежности, она мне отрекомендовала его:

- Мой секретарь, записки свои диктую, ведь, многое перевидала. ...

Под низким абажуром мягкой электрической дампы, освещающей только большой круглый стол, в то время, как все углы большой комнаты оставались в полутьме, было уютно, и воспоминания о прошлом бесхитростно, нескладно, поплелись вперемежку.

Молодой секретарь внимал им с благоговением. Нас прервал только довольно шумный приход, с той же стороны, откуда пришел и я, молодого человека, лет тридцати, в военно-походной форме, жизнерадостного вида.

- Вы не знакомы? - спросила "бабушка". - Мой сын, писатель, Брешко-Брешковский!..

Литературная физиономия писателя Брешко-Брешковского, мне была только отчасти известна, и как-то не вязалась в моей голове с революционной карьерой "бабушки". Тем более трогательным показалось мне их дружеское, по-видимому, уже не первое, свидание.

Материнская ласковость с одной стороны, и почтительный сыновний тон с другой.

Из несложной их при этом беседы помню только, что он сообщил ей об изготовленной им пьесе для синематографа, которая будет иметь (или уже имела) большой успех, на что она заметила: "что ж, это очень хорошо!"

Он куда-то спешил и поцеловал ей руку, а она поцеловала его, при этом, в лоб.

Его приход вспугнул наши воспоминания, и я готовился уже встать и откланяться.

В эту минуту в боковых, затемненных дверях, ведущих из внутренних комнат, я заметил фигуру Керенского.