Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия

— Этого я не знал. Но теперь, когда узнал, что это вечер благотворительный, тем более не могу изменить своему обещанию. Отбывающий кару уже не преступник. Вы, как юрист, конечно, согласитесь со мною, что помогать сосланному, оторванному от своих занятий и дома, человеку, доброе дело, а не преступление. К тому же революционеров у нас судят по «Уложению о Наказаниях», судят судом, кого же высылают административно я не знаю…

Лопухин совсем побагровел и весь последующий его тон был уже, раздраженно и властно, повышенный.

— А так!.. Вот, что поручил мне передать Вам Вячеслав Николаевич…

— Кто это Вячеслав Николаевич?.. Лопухин откинул голову назад и уставился на меня круглыми глазами.

— Вы не знаете?!. Это Министр Внутренних Дел, статс-секретарь Плеве, его зовут Вячеслав Николаевич…

Я качнул головой в знак того, что любопытство мое удовлетворено.

По мере того, как явно озлоблялся и раздражался Лопухин, во мне начинало расти непреклонное упорство, обычно мне несвойственное.

После секунды молчания, Лопухин встал со своего места и, уже стоя, продолжал говорить со мною, нервно постукивая, от времени до времени, по столу карандашом, бывшим у него в руке.

— Статс-Секретарь Вяч. Ник. Плеве приказал мне объявить Вам что, если Ваш доклад состоится, Вы будете высланы…

Я встал и сделал шаг, чтобы идти.

Лопухин жестом своей сухощавой руки, дал мне понять, что объяснение наше не кончено.

— Да, Вы будете высланы из Петербурга.

— Благодарю Вас за предупреждение, оно даст мне возможность собраться и оповестить своих клиентов.

— Вы можете быть высланы далеко, очень далеко и надолго…

— Это отвечает моей душевной потребности. Я устал от Петербурга… (Я говорил правду, незадолго перед тем умерла моя первая жена, с которой я прожил 20 лет и мое душевное состояние было очень подавлено) и рад его покинуть. Меня не пугает очутиться в новых, хотя бы и очень отдаленных местах…

Лицо Лопухина нервно задергалось. Передо мною был не тот человек, который меня встретил. Тупой, жесткой маской выглядело его лицо.

Я сухим поклоном ответил на его пристально устремленный на меня выжидательный взгляд и пошел к двери. Он остался на месте и не промолвил больше ни слова.

На другой день устроители собрания стали вызывать меня по телефону со всех концов и из квартиры Гинзбурга и из редакции «Русского Богатства». Меня спешно оповещали, что собрание для моего доклада не может состояться. Оказалось, что всех, поочередно, в том числе и Гинзбурга, вызывал Лопухин и добился наконец того, что Гинзбург отказался предоставить свое помещение устроителям вечера.

Дальнейших мероприятий не последовало.

Ни близко, ни далеко я не очутился, а остался в Петербурге, и Департамент Полиции, и сам Лопухин, бесследно, как мираж, исчезли из моего поля зрения.

Думал ли усердный директор Департамента Полиции Лопухин, когда сулил мне свое «прекрасное далеко», что не мне, а ему суждено испытать его позднее, при гораздо боле тяжких условиях?

В политическую программу Плеве входила по преимуществу расправа не судебная, а административная: высылка из столицы лиц неблагонадежных в политическом отношении практиковалась широко. Принадлежность к адвокатскому сословию никого не спасала от расправы подобного сорта и Совету Присяжных Поверенных беспрестанно приходилось протестовать и ходатайствовать об отмене высылок присяжных поверенных и их помощников.

Глава четырнадцатая

Из политических процессов в начале царствования Александра III-го, я принимал участие в, так называемом, «Кобызевском процессе».

Известный революционер Богданович под именем масляного торговца Кобызева, снял лавку с подвальным помещением, на Екатерининской улице, по которой в определенные дни и часы, проезжал в Михайловский манеж Александр II-ой. Отсюда подкоп под улицу был проведен кротовой, упорной и длительной работой. Богдановичу помогали его соумышленники, являвшиеся периодически сменною очередью и две проживавшие с ним девушки, одна Ивановская (фамилии другой не помню), проживавшая с ним под видом одна — жены, другая — прислуги.

Подкоп был уже почти готов, когда бомбы Желябова, Перовской и К0 на Мойке покончили с царем. Кобызев и его домашние внезапно скрылись, не заделав, впопыхах, подкопа. Это повело к розыскам, и все участники преступления были обнаружены. Девушку-прислугу защищал я.

Двойственные чувства волновали меня в течение всего процесса. Судил Военный Суд и обвиняемым грозила смертная казнь. Это ледянило душу.

Но с другой стороны, капкан, систематически приготовлявшийся для несчастного «Освободителя», с расчетом взрыва, который мог грозить многим, был таким систематическим, таким беспощадным зверством.

Но люди, творившие это чудовищное зверство, совсем не выглядели ни чудовищами, ни зверьми.