Что и требовалось доказать

Лариска шагала по пыльному потрескавшемуся от жары асфальту в недавно сшитом по случаю выхода на работу платье (в магазинах стали появляться кое-какие ткани, далёкие, правда, от натуральных, но всё же лучше, чем ничего) и в весе меньше пятидесяти килограммов. Большинство после декрета – не объехать – не обойти, но то же большинство. Их кормят, с ними насаются, о них заботятся, наверное. Не обо всех, разумеется. А тут уж – сама индивидуальность собственной персоной. Разве что-то и когда-то было, как у нормальных людей? Да ладно, вес наберём, ну хоть немного (ведь зарплату платить будут), а то самой становилось страшно, хотя за всей круговертью на себя внимания практически не обращала, а зависая постоянно дома, в зеркало вообще не смотрела. С остальным было хуже. Настроения не было, ничего не хотелось, впереди вырисовывалась безрадостная и бесконечная пустота. Куда шла, зачем, что там будет, что там делать-то? Месяц только начинался – всего-то восьмое число. «Путь в бесконечность, можно и так сказать, если перевернуть», – воскрешая в памяти алгебру, размышляла Лариска. А, главное – начиналась неделя. Да, был тот самый, как правило, не любимый всеми, понедельник. Даже Машку умудрилась родить в понедельник, что та не раз ставила ей на вид, говоря, что, мол, раз в понедельник, то и спрос с неё соответствующий. В голове вертелась единственная мысль, не вспоминалось только, из какого рассказа Токаревой, что «…душа рухнула с большой высоты и лежала без сознания. И душе было всё равно, что происходит с телом». В общем, ничего особенного. Потом, спустя какое-то время, Лариска всё же вспомнила, что рассказ и назывался именно так – «Ничего особенного». Да и правда, сколько таких душ? А в тот момент она просто реально видела свою разорванную в клочья душу, распластавшуюся на пыльном жарком асфальте августа, практически никому не нужную ни на полупустой улице, ни где-либо ещё в целом мире. Вот уж действительно, как сказал Моррисон, «Иногда хватает мгновения, чтобы забыть жизнь, а иногда не хватает жизни, чтобы забыть мгновение». Хотя к рок-группам Лариска относилась, прямо-таки равнодушно, а вот эти слова поэта и певца почему-то ей «запали». Правильные, вот и всё объяснение, что уж тут мудрить. «Да ладно, забудем, что нужно забыть. Выхода всё равно нет», – невесело думала она, совершенно не понимая, сможет ли её душа как-то подлататься, соскрестись с горячего асфальта и вновь хоть как-нибудь жить или хотя бы существовать, ну и, конечно, лучше бы вместе с телом.

Месяца не прошло, как Машке исполнился год, а рапорт о выходе на работу она написала ещё раньше – практически сразу после смерти Басё. Нужно было отдавать долг за похороны. Хорошо всё-таки, что Машка её застала, хоть и не запомнила. Но ведь Басё-то запомнила. Машка с десяти месяцев гоняла по квартире, словно вертолёт или, как всё же было принято говорить, цитируя Деда, как сёрн гончая, но с видом «плюхи на «перетяжках». По просьбе своей прабабушки, называвшей её исключительно Машенька, она приносила разные резиновые игрушки, ежемесячно дарившиеся соседями, дабы было что обсасывать и обкусывать, никогда не путая заказы слабеющей день за днём Басё. Та искренно считала её самым величайшим чудом света. Да и звали их одинаково. До десяти месяцев она передвигалась, цепляясь за нехитрую обстановку да стены. Хорошо, что была мама, что было с кем оставить. Правда надо отдать должное – Машка, несмотря на свою гиперактивность, вела себя вполне прилично. Оставаясь одна в комнате, она возилась с игрушками, не хватала вечно разбросанные Лариской, где не попадя, ножницы, иголки, спицы; не открывала дверцы тумбочек и шкафов; не выдвигала все мыслимые и немыслимые ящики. Короче активно понимала слово «нельзя». А ведь другие, говорят, даже телевизоры скотчем приматывали к комодам и столикам. Но самое главное – Машка с аппетитом, в отличие от самой Лариски в детстве, ела, что подавалось. Правда, разносолов, особенных тогда, ни у кого не было. Ну, опять же в окружении Лариски.

Плавно потекли девяностые…Как-то незаметно поменялась страна вместе с названием, а уголовные дела оставались прежними по содержанию с поправкой на происходящее. Лариска захватила это в райотделе, но как-то за расследованием большого дела и своим интересным положением, сочетающимся с регулярными, если не ежедневными походами в следственный изолятор и наматыванием нервов на огромную бобину, словно на ткацкой фабрике, по всем поводам и направлениям, в полной мере, возможно, этого и не прочувствовала.