Они все были эдакими Питерами Пэнами, и, так как я и сама себе – Питер Пэн, я этого не замечала. Спустя годы многие из них в итоге произносили передо мной речь, которая сводилась к тому, что я «не из тех, с кем можно шутить». Что кого-то вроде меня не будешь целовать, если не хочешь жениться. И данный «комплимент» не раз пугал меня до чертиков.
Тот вечер мы провели просто прекрасно. Мы танцевали, я познакомилась с прекрасными женщинами и флиртовала с очаровательными мужчинами. В то время как большинство моих друзей дома влюблялись в «женатых», здесь веселилась компания из 30-летних одиночек, которые любили свое одиночество. Их карьеры набирали обороты, и они наслаждались недоступными им в 20 лет деньгами и свободой, которую каждый из них защищал словно мать-медведица своего медвежонка. Зайдя в бар, каждый член этой компании сразу же знакомился с множеством людей, и все они танцевали с ночи до самого утра. Мы завладевали вниманием, куда бы ни входили. Я мечтала о Феррисе, но попутно проводила время на самой крутой вечеринке в жизни.
Наступил канун Нового года. Я все еще не «соединилась» с Феррисом и уже начала подумывать, а не слишком ли мы с ним похожи, он же к тому времени так и не сумел очаровать ни одну из приведенных моделей. Поэтому я все еще сохраняла надежду на поцелуй в полночь – под фейерверки, громыхающие в жгучей парижской ночи.
Мы с Эммой и Салли пробирались сквозь парижскую ночь в Американский кафедральный собор. Столы внутри помещения ломились от еды, играла музыка, девушки щеголяли в роскошных платьях, а молодые люди в смокингах, бархатных жилетах и нарядах от Givenchy.
На вечеринке присутствовали члены парижской алжирской мафии, которые дали свой номер Феррису «на случай, если произойдет какое-нибудь дерьмо» (никакого дерьма не случилось, но этот номер открыл нам доступ к множеству крутейших столиков в лучших парижских клубах). Там были парни, руководившие финансовыми делами целых стран, художники из журнала
Посреди гостиной возвышалась кованая железная лестница, которая уходила высоко наверх, на колокольню собора. Эта лестница походила на Эйфелеву башню и на весь Париж одновременно. Весь вечер люди стремились подняться по ней все выше и выше, достигая в итоге самого верха башни и пытаясь не свалиться за ограждения от выпитого шампанского.
На Феррисе тогда был голубой вельветовый смокинг, который он с тех пор надевает на каждый Новый год. (Я только что написала ему, попросив подтвердить, что он никогда его не стирает. И получила следующий ответ: «Ежегодный костюм коровы на Хэллоуин – вот что требует стирки, но я и его не стираю. А голубой вельветовый смокинг трогать уж точно ни к чему. Так что… нет». Феррис ни разу его не стирал.) Как бы то ни было, но еще чистый смокинг в тот вечер явился перед нами впервые, когда его хозяин вышел поздороваться с нами, вооружившись метровой бутылью красного вина и бутылкой абсента, которую он привез из Берлина. Феррис налил нам и того и другого. Он выглядел таким довольным из-за того, что я приехала, поцеловал меня в обе щеки, отметил, что я великолепно выгляжу и… затем проделал все то же самое по отношению ко всем остальным гостям. Так и прошел вечер. Я кружила вокруг Ферриса, но он ускользал от меня. Другой приятель чмокнул меня в полночь, когда мы все вместе стояли на верхушке колокольни, глядя под пронизывающим ветром на фейерверки, расцветавшие над Парижем.
Но вечеринка продолжалась.
Парочка ребят так же безуспешно охотилась за мной, как я за Феррисом. (Подобное частенько случается на вечеринках, когда толстые женщины гоняются за мужчинами, которые охотятся за симпатичными моделями – все бегают по кругу, и никто никого не может поймать.)
В шесть утра вечер наконец завершился, потому что брат Ферриса должен был проводить службу в девять. Я стояла перед собором со своими новыми 60 друзьями, в равной степени счастливая и разочарованная. На прощание я обняла Ферриса и пошлепала домой.