Что Кейти делала

Кейти как могла стряхивала с платья и с зонтика их щедрые дары, когда над самым ее ухом раздалась странная быстрая и невнятная речь, и смех толпы привлек ее внимание к заднему сиденью ее экипажа. Оказалось, что участник маскарада, наряженный красным чертом, влез под складной верх экипажа и примостился прямо у нее за спиной. Она взглянула на него и отрицательно покачала головой, но он лишь точно так же покачал головой в ответ и, продолжая быстро говорить и гримасничать, склонился вперед так, что его страшная маска почти задевала ее плечо. Как она быстро поняла, не было иного спасения, кроме как проявить благожелательность, и, вспомнив, что в сумочке у нее еще остались одна или две карнавальные конфеты, она достала их и предложила красному черту в надежде умилостивить его. Демон попробовал одну из них, чтобы убедиться, что это сахар, а не известка, в то время как толпа хохотала еще громче, чем прежде; затем, как кажется, вполне удовлетворенный, он произнес обращенную к Кейти небольшую речь на быстром итальянском — речь, из которой она не поняла ни слова, — поцеловал ей ручку, выпрыгнул из экипажа и, к ее великому облегчению, исчез в толпе.

Вскоре возница заметил возможность проехать и успешно ею воспользовался. Теперь они были по другую сторону Корсо, шум и суета карнавала постепенно замирали в отдалении, и Кейти, кончив стирать пыль со своего платья, стерла и несколько слезинок со щек.

«Как это все было отвратительно!» — сказала она себе. Затем ей пришла на память вычитанная где-то фраза: «Как тяжело вращаются колеса чужой радости, когда твое сердце полно печали!», и она почувствовала, что это правда.

В монастыре ее встретили благожелательно и обещали прислать одну из монахинь на следующее утро, с условием, что через день она будет возвращаться в монастырь, чтобы выспаться и отдохнуть. Кейти была слишком благодарна за любую помощь, чтобы выдвигать какие-то возражения, и отправилась домой. Перед глазами ее проносились в видениях праведные монахини со строгими, бледными лицами, выражающими покой и смирение.

Сестра Амброджиа, появившаяся на следующий день в гостинице, не вполне соответствовала этим представлениям Кейти. Это была толстенькая маленькая особа с румяными щеками, серьезными черными глазами, упрямо сжатым ртом и решительно выдвинутым подбородком. Вскоре выяснилось, что природные склонности в сочетании с правилами, установленными в монастыре, весьма ограничивают круг тех обязанностей, которые, по ее представлению, имеет сиделка. Если миссис Эш просила ее спуститься в контору гостиницы с каким-либо поручением, она отвечала: «Мы, сестры, ухаживаем за больными; нам не разрешается разговаривать с гостиничным персоналом». Если Кейти предлагала ей на пути в монастырь заехать в аптеку и оставить там рецепт на лекарство для Эми, ответом было: «Мы, сестры, лишь сиделки, мы не ходим по магазинам». А когда ее спросили, может ли она приготовить бульон, она ответила спокойно, но твердо: «Мы, сестры, не кухарки».

Фактически, все, что была способна или соглашалась делать сестра Амброджиа (помимо умывания лица Эми и расчесывания ее волос, что, надо признать, она делала очень ловко), — это сидеть возле постели больной и читать молитвы, перебирая четки, или плести маленьким эбеновым челноком длинную полосу кружев. Но принести даже ту пользу, какую от нее все же можно было ожидать, ей помешало то обстоятельство, что Эми, к тому времени уже находившаяся в полубредовом состоянии, с первого взгляда прониклась отвращением к монахине и не желала ни на минуту остаться наедине с ней.

— Я не хочу оставаться здесь одна с сестрой Амброзией! — кричала Эми, если мать и Кейти выходили в соседнюю комнату, чтобы минутку отдохнуть или что-то обсудить. — Я терпеть ее не могу! Вернись, мама, вернись сейчас же! Она строит мне рожи и трещит, как старый попугай, — я ни слова не понимаю! Мама, убери сестру Амброзию, слышишь? Вернись, я говорю!

Голосок Эми поднимался до пронзительного визга, и миссис Эш и Кейти, торопливо вернувшись, заставали девочку сидящей на подушках с мокрыми от слез, пылающими щеками и лихорадочно горящими глазами, готовую выброситься из постели, в то время как не слишком хорошо разбирающаяся в тонкостях английского языка сестра Амброджиа, не менее спокойная, чем Мейбл, чья кудрявая голова лежала на подушке рядом с ее маленькой хозяйкой, невозмутимо перебирала четки и вполголоса бормотала молитвы. Некоторые из этих молитв, я не сомневаюсь, имели отношение к выздоровлению Эми, если не к обращению ее в католическую веру, и произносились из самых лучших побуждений, но в существовавших обстоятельствах вызывали немалое раздражение!

Глава 10 Ясное солнце после дождя