Что на самом деле сказал апостол Павел

Участие Савла в гонениях на Церковь, равно, как и определение «ревностный», каким он описывает свои действия, четко указывают на его принадлежность к вполне определенному течению в иудаизме I века н. э. И то, и другое дает нам немало оснований предполагать, какие идеи побуждали молодого Тарсянина преследовать христиан не только в Святой земле, но и за ее пределами. И то, и другое позволяет видеть в нем не просто иудея, но фарисея; не просто фарисея, но ученика рабби Шаммая; наконец, не просто ученика рабби Шаммая, но правовернейшего из правоверных.

Кем были шаммаиты? Лет за тридцать до появления на исторической сцене Савла из Тарса в фарисейском течении происходит раскол. В правление Ирода Великого (36–4 гг. до н. э.) внутри весьма влиятельного к тому времени течения возникают две раввинистические школы. Их возглавили два наиболее почитаемых в ту пору наставника — Гиллель и Шаммай. О них известно главным образом из содержащихся в Мишне (сложившаяся около 200 года н. э. кодификация иудейского закона) многочисленных дискуссий, в которых Гиллель почти всегда предстает «снисходительным», а Шаммай, наоборот, «суровым».

Ко времени возникновения Мишны, то есть примерно к концу II века н. э., сторонники Гиллеля, как это явствует из большей части ее текстов, возобладали. Однако в промежутке между эпохой Гиллеля и Шаммая, то есть концом I века и самым началом II века, когда властителем умов стал знаменитый рабби Акива, между «гиллелитами» и «шаммаитами» практически не прекращались дискуссии. Савл вырос в атмосфере ожесточенных споров и борьбы между сторонниками двух партий. Он был не просто иудеем, вынужденным признать над собой власть язычников, goyim, не просто фарисеем, живущим в мире, в котором (с фарисейский точки зрения) многие иудеи запятнали себя язычеством, но учеником Шаммая, сторонником «жесткой линии», или, как сказали бы мы сейчас, воинствующим «крайне правым».

Но к чему был снисходителен Гиллель и, напротив, суров Шаммай? Когда читаешь Мишну и другие, более поздние раввинистические тексты, может показаться, что споры велись, в основном, о Торе. Однако в Павловом мире все обстояло гораздо сложнее. Споры между «снисходительными» и «строгими» не сводились к соблюдению религиозных предписаний. Речь шла не о личном или общественном благочестии. Главная проблема, вокруг которой ломались копья, была столь же «богословской», сколь и «политической». На карту была поставлена судьба Израиля — его народа, земли, Храма.

Основной вопрос в ту пору, как, впрочем, и почти во все времена еврейской истории, звучал так: что нам теперь делать? Ученики Гиллеля, в общем и целом, придерживались принципа «живи и не мешай жить другим». Пусть Ирод и Пилат вместе с Каиафой правят миром, пусть они правят даже Израилем, лишь бы иудеи могли спокойно изучать и соблюдать данный им закон — Тору. Последователи Шаммая считали, что этого недостаточно. Тора, доказывали они, требует, чтобы Израиль сбросил с себя языческое иго, мог в мире и свободе служить своему Богу и никого не называл господином, кроме единого истинного Бога Яхве.

Именно так в иудаизме I века понималось «рвение», или «ревность о Боге и традиции отцов». Для нас «рвение» — это, скорее, горячечное состояние сердца и духа, иначе говоря, пыл. Нельзя сказать, чтобы этот оттенок полностью отсутствовал в том значении, которое было ближе иудеям I века. Однако если современном христианину «рвение» видится в том, чтобы по любому поводу падать на колени, с жаром проповедовать Евангелие и натужно делать добрые дела, в современном Павлу иудаизме символом «ревности о Боге» был, скорее, нож. Тосковавшие по свободе от римского ига иудеи I века вдохновлялись ветхозаветными образами Финееса и Илии, а также подвигами живших двумя веками ранее Маккавеев. Коль скоро они «ревнуют о ГОСПОДЕ[11] и Торе», у них есть полное право и, более того, прямая обязанность во имя ГОСПОДА и Торы не останавливаться ни перед чем, даже перед насилием. «Ревность», таким образом, понималась как призыв к священной войне, которую, по крайней мере сначала, почти партизанскими методами предстоит вести отдельным преданным смельчакам.

Однако не стоит думать, будто подобного рода революционные идеи бродили лишь в нескольких горячих головах или ненадолго всплывали в подходящее время (например, когда понадобилось вдохновить на войну 60–70–х годов). Можно смело утверждать, что такие умонастроения будоражили общество как в I веке до Рождества Христова, так и в I веке после него. Носителями их, как ни удивительно, были фарисеи, а еще точнее, — ученики Шаммая. Однако иудейские «революционеры» той поры были совсем не похожи на далеких от веры политических бунтарей. Их революционное «пламя» разжигалось и поддерживалось чтением священных книг, молитвами и постом, чем они очень напоминали современных исламских экстремистов. Если верить археологам, последние «сикарии», заколовшие друг друга в осажденной крепости Масада, были глубоко верующими людьми.