Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

Не пьет только Ксюха, на руках у которой радостно улыбаясь и периодически брыкая ножками восседает Викуся. У Ксении с Серджо, как я понимаю, строгий уговор — когда выпивает один, другой — ни-ни. Понятно, что из-за ребенка. Сегодня очередь итальянца — в конце концов именно он совсем недавно лазал под пулями.

Я водку терпеть не могу. Но, похоже, выбора у меня нет — Стрельцов уже наполнил стопочку и теперь настойчиво пододвигает ее ко мне. Машка тут же сооружает импровизированное канапе: квадратик черного хлеба, кусок селедки, луковое колечко и веточка укропа сверху.

Поскольку ничего не ела, считай, целый день, пьянею тут же, с первой рюмки. В голове расслабляется какая-то туго сжатая пружина, руки и ноги, которые мерзли у меня все это время, несмотря на месяц май на дворе, тут же согреваются, в животе тоже разливается тепло.

Махнув первые три рюмки, Стрельцов садится за телефон и вскоре уже знает, куда увезли на скорой Федора, и как у него дела. Пулю из ноги ему вытащили, теперь пациент спит.

Состояние стабильное, а перспективы самые что ни на есть обнадеживающие.

— Какое-то время, конечно, походит как дедушка, опираясь на палочку, но потом все будет ОК.

Забавно. Он тоже произносит не «о'кей», а также как Федор — просто две русские буквы «О» и «К». Уточняю, когда именно его можно будет навестить.

— Завтра. Расслабься, Ань, все с ним хорошо.

И я действительно пытаюсь расслабиться. Только хватает меня не на долго. Не умею я пить. Как известно: что русскому хорошо, то немцу — смерть. Так что в этот вечер Ксюхе приходится укладывать в кроватку не только Викусю, но и меня…

Глава 6

Утром всей компанией едем к Φедору. Он вполне бодр, хоть и потерял много крови — оказался задет какой-то серьезный сосуд… Или вена? Не понимаю в этом ничего. Мама хотела, чтобы я врачом стала, но я уперлась намертво. С детства вида крови боюсь. Даже когда просто рассказывают о каких-то ранах — в глазах темнеет и дурнота накатывает.

Федька непривычно бледен, на щеках — колючая однодневная щетина. Смешной. Теперь у него практически одинаковый по калибру волосяной покров — что на голове, что на щеках. В палате он не один. На нашу шумную компанию со своих коек с любопытством посматривают еще три мужика. Один молодой и два возраста моей мамы.

Федин лечащий врач выпроваживает нас довольно быстро.

Но я прошу разрешения побыть еще буквально пять минут. Хочу остаться с Федором если и не наедине, то без заинтересованного внимания его друзей. Кажется, все понимают меня. Пытаюсь вернуть ему кулон, который он дал мне на счастье, но он не разрешает.

— Оставь себе, Ань. Мне приятно знать, что он в надежном месте.

Косится куда-то в район моего бюста, и я смущаюсь ещё больше.

— Федь. Ты даже не представляешь…

Слова даются трудно, но не могу их не сказать.

— Ты… В общем, спасибо тебе. И не вздумай говорить какие-то там глупости вроде того, что это твоя работа — людям жизни спасать.

— Это, Ань, не глупости.

— Ну пусть так. Ну согласна, извини. Но только я — не все. Для меня то, что ты сделал… В общем, Егор мне сказал, что он мой должник по гроб жизни. Так вот я — твой должник. И тоже до конца жизни.

— То есть, когда я стану старым одышливым пердуном, ты в случае чего всегда подашь мне выпавшую вставную челюсть?

Смеюсь сквозь слезы и киваю.

— Ну тогда все в порядке, Ань.

Не могу больше сдерживаться, утыкаюсь носом ему в шею и плачу. Его рука осторожно придерживает мой затылок. А потом он целует меня. Сначала в висок, после собирает губами с моих ресниц слезы, которые катятся одна за другой, как я не зажмуриваю глаза, а потом я чувствую его губы на своих губах…

* * *

Весь последующий день я витаю в облаках, не замечаю ничего вокруг и с трудом воспринимаю то, что мне говорит мама.

Могу думать только о Феде и о том, как я снова пойду к нему в больницу. Делаю все, что бы попасть к Федьке не со всей толпой его обычных посетителей, а одна… Болтаем, смеемся. Боюсь и жду того момента, когда начну прощаться, и он… Поцелует он меня снова? Или тот раз приключился только потому, что я плакала, а он хотел меня успокоить? Поцелует? Нет? Помню в детстве у нас была такая считалочка: «Любит — не любит. Плюнет — поцелует». Так поцелует или… плюнет?

Целует…

Губы опытные, настойчивые. И руки такие горячие, что, кажется, жгутся через ткань… Отрывается, рассматривает мое перепуганно-счастливое лицо. Проводит пальцем по линии щеки, по вспухшим от его же поцелуев губам. Улыбается.

— Беги домой, госпожа профессор. А то ведь я могу решить, что ты это всерьез…

Не понимаю, что он имеет в виду. Да и слышу его плохо. В голове какой-то шум и верчение… Кажется, это со мной произошло снова… Я ведь, похоже, влюбилась по-настоящему… Второй раз в жизни. Но о первом лучше не вспоминать. Да и зачем? Я так счастлива!

Стрельцов предлагает мне съездить к Сашке, что бы забрать с его дачи мои вещи. Естественно, едет и Машка. Мои друзья все еще гостят на привычном, давно обжитом нами поле — за забором пестрят палатки и раздаются голоса.