Что побудило к убийству? Рассказ судебного следователя. Секретное следствие

— О, ни за что! Боюсь, чтобы самому не досталось, — возразил отставной корнет, — я, знаете, привык иметь дело с шашкою, а на пере я не мастер.

— Не бойтесь; прокурор окружного суда мой приятель, и он прижмет его.

Атоманиченков недоверчиво осмотрел мой кабинет, но обстановка показалась ему приличною для моего знакомства с прокурором.

— Не знаю, — сказал он нерешительно.

— Вы послушайте, что я напишу.

Я взял лист бумаги и написал акт о заявлении, сделанном мне Атоманиченковым. Старый воин выслушал его, ни о чем не догадываясь.

— Подпишите, — попросил я.

— А это не задержит меня в Петербурге?

— Ручаюсь вам, что завтра или послезавтра вы можете ехать в Тифлис. Я попрошу прокурора. Какой вы трус!

— Да, признаюсь вам, — отвечал, улыбаясь, Атоманиченков, взявши для подписи перо, — ни бомбы, ни картечи, ни самого дьявола не боюсь, а крючков трушу. — С этими словами он лихо подмахнул акт. — В сорок втором году со мною был случай в Москве. Желаете, я расскажу?

— Сделайте милость, — попросил я, — но вы не обращайте на меня внимания: мне нужно написать несколько строк, но я вас слушаю.

Пока он рассказывал, как один чиновник упросил его подписать внизу полулиста белой бумаги свое звание и фамилию, а потом сверху приписал текст долговой расписки в сто рублей и подал ее ко взысканию, я написал телеграмму в сыскное отделение и распоряжение о приглашении полиции, позвонил и отдал все это своему письмоводителю для немедленного исполнения.

Атоманиченков был сильно смущен, когда чрез несколько времени ко мне явились жандармский и полицейский офицеры и он узнал мою должность. Я попросил старика не беспокоиться, посидеть у меня, пока я возвращусь, и поручил письмоводителю угостить его как можно усерднее, а сам, извиняясь, распростился. В передней был оставлен полицейский солдат.

Кебмезах был дома.

— Герман Христианович никого сегодня у себя не принимает, — начал было его человек, отворив по звонку дверь, но при виде моих спутников, жандармов и полицейских солдат, растерялся.

В зале нас встретил Кебмезах.

— Что вам, господа, угодно? — спросил он, с изумлением осматривая нас, причем глаза его преимущественно остановились на жандармском офицере.

— Вы выдали корнету Атоманиченкову поддельные акции Энско-Эмской железной дороги, — начал я.

— Напротив, я отдал ему две тысячи пятьсот рублей наличными деньгами и имею от него расписку. Он клевещет, — возразил Кебмезах.

— Но все-таки нам необходимо произвести обыск у вашего превосходительства.

— Зачем же? Я положительно против этого протестую. Одна акция могла попасться ко мне случайно. Я не фальшивомонетчик.

— Обыск это докажет лучше всяких слов.

— Хорошо, но вы ничего не найдете.

Кебмезах повел нас в свой кабинет. Начался обыск. Я приступил прежде всего к письменному столу и в первом же ящике его увидел то, что мне было более всего нужно: там лежал большого формата незапечатанный пакет с надписью синим карандашом: «Всего пятнадцать писем».

— Прошу вас этого не трогать, — сказал Кебмезах, когда я взял пакет в руки.

— Почему же?

— Это семейные письма.

— Однако содержание их может касаться до акций Энско-Эмской железной дороги.

— Наконец, я вам говорю, что это письма от женщины. Я запрещаю вам читать их, — раздраженно вскричал Кебмезах, подступая ко мне.

— Не от Авдотьи ли Никаноровны Крюковской? — спросил я, пробежав одно письмо ужасного содержания. — Я арестую их.

Кебмезах остолбенел.

— Для чего же вам нужны ее письма?

— По другому делу…

— По какому?

— Об отравлениях, — отчетливо произнес я.

Кебмезах с яростью бросился на меня, чтобы схватить роковые письма, но был остановлен солдатами. Я попросил придержать его и принялся за осмотр окованного железом денежного сундука. Кебмезах оказался гораздо богаче, чем о нем предполагали: капитал его состоял более чем из трехсот тысяч; он заключался в пятипроцентных билетах и других денежных бумагах, но поддельных акций Энско-Эмской железной дороги между ними не было. Осматривая тщательно сундук и постукивая по нем, я удостоверился, что в одном месте сундука есть секретное отделение, и здесь-то я нашел небольшую фарфоровую баночку с мелко истолченным порошком темно-бурого цвета, количеством до двух унций…

Окончив обыск и поручив Кебмезаха полиции, я отправился в сопровождении своих спутников в Офицерскую улицу.

VIII

Авдотью Никаноровну Крюковскую я застал за роялем: она играла арию из «Каменного гостя». Чтобы не испугать ее, я оставил своих спутников на некоторое время на лестнице.

— Как прикажете об вас доложить? — спросил меня человек.

— Скажите — от Аркадия Николаевича.

Я был приглашен в залу. Авдотья Никаноровна величественно вышла ко мне, слегка шурша длинным шлейфом великолепного бархатного платья малинового цвета. Она несколько удивилась, увидя меня, и, отвечая на мой поклон, спросила:

— Мне сказали, что от господина Можаровского?

— Да, я сказал это для того, чтобы иметь удовольствие видеть вас; но я явился по должности товарища прокурора окружного суда. Мне нужно переговорить с вами…

Крюковская побледнела.

— Пойдемте в гостиную, — сказала она, — мамá нет дома.