Что посеешь

Петр молчал. И разные мысли — веселые и грустные, умные и так себе, не очень — скакали в его голове.

— Так придешь к проходной? — спросил Степан Александрович.

— Ага, — сказал Петр и покосился на мать.

Она махнула рукой.

— Только чего он там не видел? Станки, что ли?

— Людей, — сказал Степан Александрович твердо, — которые работают, а не ишачат… И между прочим, станки тоже.

— Пусть идет, — сдалась Мария Ивановна. — Только смотри, если опять двойки будешь получать, я тебе пропишу! И тебе тоже, — она ткнула пальцем в грудь Батурина-старшего и, непримиренная, ушла на кухню.

Батурин-старший подмигнул Батурину-младшему.

— Строгая у нас мать, — сказал он.

— Ага, — сказал Петр. — Бать, а ты не знаешь, где можно движок достать?

— Какой движок?

— Для лодки. Мотор какой-никакой.

Степан Александрович подумал.

— Н-нет, не знаю, — сказал он. — А зачем тебе? Секрет?

— Ага, — сказал Петр.

Глава VII

На следующее утро Батурин перехватил Кешку Фикуса неподалеку от школы.

— Ты вот что, — сказал Батурин Кешке. — Ты значит… того…

— Ага, — сказал Фикус. — …этого. Понял.

— Ну, раз, понял, значит… смотри…

— Да брось ты, — дружелюбно сказал Кешка и засмеялся. — Что я, маленький?! — и, посвистывая, побежал в школу.

В коридоре у окна стоял Витенька Пискарев и разглядывал в стекле свое отражение.

«Ох, — сказал про себя Батурин. — И с этим еще отношения выяснять». Ноги понесли его мимо Вити, но Петр мужественно пересилил себя.

— Здорово! — очень бодро сказал он.

Витя повернул к Батурину свой все еще распухший нос и сморщился, словно разжевал клюкву.

— Даже и здороваться с тобой не желаю, — сказал он. Батурин сокрушенно махнул рукой и пошел в класс. Выяснять отношения ему уже не хотелось.

А когда в классе он увидел Наташу Орликову, сердце у него стало съеживаться и съеживалось до тех пор, пока не превратилось в горошину и не покатилось куда-то вниз.

В перемену к П. Батурину, уныло стоявшему у окна в коридоре, подошел Осипваныч и протянул ему конверт:

— Это вам.

— Мне? — удивился Петр. — От кого? Откуда?

— Стоит ли задавать столько ненужных вопросов? — спросил Осипваныч. И ушел.

Батурин зажмурился и с треском распечатал конверт. В нем был листок, на котором печатными буквами было написано:

«Батурину П. Лично. Секретно. Аллюр + + +». И больше ничего там не было. Листок был чист и бел, как сметана.

«Шуточки, — обескураженно подумал Батурин, — дурацкие шуточки. Но при чем здесь Осипваныч?»

Конечно, на уроке Петру было не до урока. И когда Римма Васильевна вызвала его, он хмуро сказал:

— Я не учил.

— Ах, Батурин, Батурин, — грустно сказала Римма Васильевна.

Все уселись поудобнее, ожидая очередного выступления Батурина по поводу бесполезности и ненужности художественной литературы, а Галка Перевалова уже зловеще зашипела, но Петр вдруг потупил голову и тихо сказал:

— Не сердитесь, Римма Васильевна, я к следующему разу обязательно выучу.

— Ох! — сказала Тася Бублянская.

— Правда, Петя? — обрадованно спросила Римма Васильевна.

Петр молча кивнул.

— Что это с ним? — озабоченно спросил Жорка Чижиков.

На переменке к Петру подошла Наташа.

— Мне надо с тобой серьезно поговорить, — сказала она немного смущенно.

— О чем? — сурово спросил Батурин, а сердце… Впрочем, что сердце? Сами знаете, как бывает.

— О многом, — сказала Наташа.

Батурин вертел полученное им письмо перед самым носом Наташи, надеясь, что она обратит на него внимание, но она смотрела в сторону.

— Ну, давай, говори, — вздохнув, сказал Батурин.

— Не сейчас, — сказала Наташа. — Приходи часов в шесть… — она слегка запнулась, — на реку… к лодке.

— Куда-а-а? — заорал Батурин. — Куда-а-а? — спросил он потише, но Наташа уже убежала.

П. Батурин сделал неимоверное сальто, потом прошелся колесом и математику на уроке ответил на «отлично».

Тася Бублянская гордо посматривала на всех, будто это она получила пятерку, а Г. Перевалова строго сказала:

— Ведь может же. Надо только на него побольше влиять.

— Валяйте, влияйте, — добродушно согласился Батурин. И только сейчас заметил, что Гошки и Прошки опять нет в школе. «Ишь, гаврики, — подумал он. — Так не пойдет».

На большой перемене Петр разыскал Осипваныча и показал ему письмо. Осипваныч тоже долго его вертел, рассматривал, а потом высказал предположение, что, может быть, тут что-то и написано, только написано особыми чернилами — сим-па-ти-ческими. И надо знать, как их проявить.

— А от кого оно… письмо это? — осторожно спросил Батурин.

— Хм, — сказал Осипваныч, — если бы я знал. Попробуй прояви — может, все и узнаешь.

— А как? — спросил Батурин.

— Ну, например… — начал Осипваныч, но договорить не успел, его позвали к директору.

Петр побежал за ним и у самой директорской двери вдруг выпалил:

— Осипваныч, это я Витьку Пискарева отлупил.

Осипваныч остановился и внимательно с ног до головы оглядел Батурина, который стоял с одурелым видом, не понимая, что это с ним происходит.

— За дело? — спросил математик.

— Нет, — твердо сказал Батурин.

— Ты какой-то… хм… неожиданный… — сердито сказал Осипваныч, но усы у него от улыбки поднялись, как у кота. И затем он скрылся за директорской дверью.