Что рассказал убитый

— А вот об этом могу рассказать я, — сказал Огурцов. И, прожевав кусочек колбаски, сказал: — Мне буквально вчера звонил мой учитель Винтер и вот что рассказал. Привлечь Пуркаева за заведомо ложное заключение не получилось. Вскрытие трупа он проводил вне рамок уголовного дела, но потом прокуратура, ставшая вдруг очень злой, решила наказать его по-другому — впаять злоупотребление служебным положением! А там санкции приличные. А все дело кончилось тем, что руководство нашего бюро каким-то образом договорилось с прокуратурой, и дело возбуждать не стали. Его просто уволили.

— Еще легко отделался, — сказала Неделина. — Мог бы и загреметь под «панфары».

— А ты знаешь, что у Пуркаева есть младшая сестра, больная лейкозом — раком крови? — спросил Огурцов.

— Н-е-ет, — ответила Наталья. — Но это же не повод…

— Да, не повод. Скорее всего он с Кайнера и иже с ним что-то поимел, потому что буквально на днях Иван Пуркаев отправляет сестру в Германию, в платную и довольно дорогую клинику. Там делают пересадку костного мозга и обещают, что все будет хорошо! Вот так!

И за столом наступила тишина.

Любовь и смерть Геннадия Шилова

Плоть не вечна в этом мире,

Наша жизнь — роса.

Фуси (Япония)

На третий этаж районной больницы, где было хирургическое отделение, доктор Огурцов поднимался с тяжелым сердцем. И хотя по служебным делам он там бывал сотни, а то и тысячи раз, но сейчас… Сейчас он впервые понял и, самое главное, прочувствовал, что значит выражение «ноги не идут»! Или «один шаг вперед, два назад». Он шел и не хотел идти. Он не хотел идти, потому что не знал, что и, самое главное, как врать другу, если тот спросит… Доктор Огурцов останавливался на каждом этаже, да что там этаже — ступеньке, и, оттягивая время, разговаривал с каждым встречным мало-мальски знакомым человеком. Но вот наконец и белая дверь, над которой горели буквы: «Хирургическое отделение». Он постоял в нерешительности, затем повернулся и, навалившись горячим лицом на оконное стекло лестничной площадки, замер…

Постояв несколько минут, он резко повернулся, нажал на дверную ручку и вошел в отделение. И вот уже по коридору идет врач — все знающий, все умеющий. Он идет решительно, слегка улыбаясь и несколько свысока, но дружелюбно здороваясь с персоналом. Перед палатой он на мгновение остановился и вошел.

Палата была большой, но в ней стояла всего одна кровать, на которой лежал человек, высохший до такой степени, что казалось, будто сквозь тело просвечивает простыня и ткань подушки…

— Присядь, Иваныч. На пять минут присядь. Просто побудь. Все равно каждый умирает в одиночку, и ты мне не помощник, потому что я уже за чертой.

— Да ну, Гена… — начал было доктор, но лежащий на кровати человек слабым, но еще ясным голосом сказал:

— Будь здесь тысяча человек, но все равно я уже один. Навеки один. Теперь я знаю, почему каждый умирает в одиночку. Есть черта невозврата — и я ее уже миновал. Такова расплата за ошибки и таков финал жизни. Теперь я понимаю тех, кто пулю в лоб пускает, и… не осуждаю.

После этих слов они молча посидели еще несколько минут, и умирающий сказал:

— Все. Иди. Прощай навсегда. Если сможешь, помоги дочери. У нее ведь никого на всем свете не осталось. Иди… — и медленно, с трудом отвернулся к стене.

Доктор Огурцов поднялся и буквально на цыпочках пошел из палаты, а в голове крутилась одна мысль: вот и все… пред ним белая больничная стена, до которой сузилось все огромное многообразие жизни, и ничего другого у него уже никогда не будет. Вот и все…

Выйдя в коридор, он увидел его дочь. Глаза девочки были полны слез.

— Дядя Дима… неужели… он больше… Неужели ничего нельзя сделать?.. Это все??? — И, уткнувшись доктору в грудь, тихо, на одной скорбной ноте, заплакала.

— Ему осталась неделя — и это максимум, — слегка отстранившись, сказал он. — Прости, Ксюша, у меня еще работа, — и пошел из отделения вниз. Спускаясь по лестнице, он вспомнил стихи немецкого средневекового поэта Христиана Гофмасвальдау:

Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.

…И они были удивительно созвучны его настроению…

* * *

После ухода Димы Огурцова у Геннадия вдруг утихла вечная, остро грызущая боль. Такое случалось, но очень редко. Он немного полежал с закрытыми глазами, наслаждаясь покоем, и вдруг ему почудилось, что кроме него в этой огромной и пустой палате есть еще кто-то. Геннадий открыл глаза и оглядел палату: конечно же, в ней никого не было — только он, смертельно больной человек. Он полежал еще пару минут, бездумно наслаждаясь безболием, а потом спросил себя:

— Почему она ушла от меня? Ведь я ее любил… люблю до сих пор. Я бросил пить, я работал по четырнадцать часов в сутки…

В этот момент в палату заглянула санитарочка и, охнув, выбежала в коридор.