Что рассказал убитый

— Засиделись мы, Дима, с тобой! Того и гляди Перчик заявится искать супругу и еще подумает невесть что. — И, улыбнувшись, добавила: — Значит, так! Я доложу начальству все эти мысли и предположения, а ты ступай домой и никому ни звука…

— Конечно, конечно, — замахал руками Огурцов, — я что, не понимаю? Никому! Как можно? Я только Негодину… за тридцать сребреников… скрюченными от жадности пальцами… Все, пошел, пошел, — сказал он, увидев, как следователь взялась за здоровенную книгу Свода законов РФ.

— Ладно! — примиряющее вскинул он руки. — Я не жадный… Давай пополам? Каждому по пятнадцать? — И выскочил за дверь.

* * *

После всех операций, после выписки из разных стационаров Юру привезли домой, в их маленькую «двушку». Мать встретила его неласково. На ее лице было написано явное неудовольствие, и она с крайне осуждающим видом тогда сказала:

— Все мужчины — мразь! Я тебя растила для того, чтобы ты мне на старости помогал, чтобы опорой был для меня, а ты что? Сбежал от своих сыновних обязанностей и снова сел мне на шею? — И, осуждающе поджав губы, ушла в свою комнатку. Нет, она конечно, его не бросила. Она и кормила его, и стирала, и помогала подниматься с кресла-каталки, поддерживала, когда он пытался для тренировки ног вставать на костыли. Но все это молча, без тепла. Юрка вроде и не обижался на мать — все-таки ей тоже было нелегко, ведь ей на тот момент уже было хорошо за шестьдесят. Постепенно он стал ходить лучше и вскоре стал выходить на улицу. Там, прислонив костыли к спинке скамейки, он часами, если позволяла погода, сиживал на лавочке, беседуя с бабушками о жизни. Они его жалели и почему-то ругали его мать. А он настойчиво и упорно тренировался ходить — заново учился и постепенно стал бодренько скакать на костылях, потом понемногу стал их оставлять, а вскоре и вообще смог обходиться без оных. Правда, ходил он очень медленно и недалеко. Причем на улице он костыли никогда не бросал — стеснялся своей немощной походки, а люди, видя его костыли, жалели, и эта жалость, как ни странно, его согревала, ибо от родной матери он чувствовал только молчаливые упреки, а ее помощь была какой-то равнодушной, механической.

А однажды он спустился в подвал…

И там остался.

Нет-нет, не насовсем, но его привязанность к этому убежищу выросла стократно. Этот подвал под домом был особенным, ибо дом, построенный в конце сороковых — начале пятидесятых годов, являл собой смесь банального помещения типа подвал и нерядового помещения — типа бомбоубежище. Такие подвалы строили в немалом количестве именно в те времена. Там никто и никогда не бывал — кроме слесарей и водопроводчиков, конечно. И этот инвалид — Юра Негодин — скрывался в нем от насмешек мальчишек, от брезгливо-сочувствующих взглядов молодых женщин. К тому же у него обнаружился талант слесаря — он легко ремонтировал замки, делал к ним ключи, чинил какие-то несложные приборы, вентили и краны — короче, стал «починять примусы». И за эту работу жильцы платили деньги, небольшие, конечно, но тем не менее они не были лишними и были стимулом для такой работы. Он иногда в подвале даже ночевал, чего раньше не мог себе позволить, ибо была мама. А теперь он стал ей безразличен. Она даже перестала варить ему, а потому он все больше и больше времени стал пропадать в подвале, благо там были свет и вода. А дверь в подвал не выходила на улицу, потому никто не видел, когда он туда уходил и когда оттуда приходил — ведь их квартира была на первом этаже.

* * *

Всю последующую неделю Огурцов к Неделиной не лез, занимаясь текущими делами. А вот работу врачебной комиссии, что устанавливает инвалидность или ее подтверждает, он отслеживал. И не ошибся. На седьмой день у дверей кабинета, где работала комиссия, он увидел Негодина, который пришел на внеочередное освидетельствование. После этого Огурцов быстренько смотался к дому, где проживал Негодин, и увидел машину из коммунхоза. Среди рабочих он приметил парочку знакомых лиц — то были ребята из розыска. Огурцов хмыкнул и поехал к себе в отделение.

На следующее утро он позвонил Неделиной и спросил про успехи работников коммунального хозяйства, на что следователь огрызнулась:

— Огурцов, отстань от меня, а? Я и так, как дура, пошла у тебя на поводу…

— …И ничего, что ли?

— Полный аллес капут! Это в смысле мне будет к вечеру. Наши ребята в подвале ничего не нашли, а в его каморке тем более. Все, хватит трепаться. Я пошла к начальству, пока! — И в трубке послышались короткие гудки.

Огурцов, конечно, расстроился и после работы поехал в Комитет. Неделина выглядела неплохо, и признаков этого самого «капута», а тем более «аллеса» не наблюдалось.

— Совсем-совсем ничего? — спросил он, просунув в дверь только голову.