Что с душой?

При всем уважении, здесь что-то не так. Во-первых, не вполне понятно, как вечные муки могут прекратиться, если времени уже не будет? Может быть завершен длящийся во времени процесс, но вечность – это отсутствие времени, и как тут вообще что-то может завершиться? Тут не работают наши «навсегда» или «не навсегда», потому что они – из реальности времени. Потому и утверждение «вечность не означает бесконечность» кажется мне просто игрой в слова.

Понятие «бесконечность» – это попытка человеческого сознания хоть как-то представить себе вечность, неизбежно несовершенная попытка, потому что ни в одном человеческом языке не найти точного слова для обозначения того, что лежит за пределами человеческого опыта. Но люди знают, что в этом мире нет ни чего бесконечного, потому и наделяют свойством бесконечности тот мир. Слово «бесконечность» имеет смысл только как синоним слова «вечность», если же «вечность» не означает «бесконечность», тогда в этом слове нет вообще ни какого смысла. Мы просто играем в слова, мы, как слепорожденные, которые спорят о том, какого цвета небо.

А, во-вторых, представление о том, что вечные муки могут прекратиться, отдает некоторым остаточным юридизмом католической сотериологии, которую мы, конечно, отвергаем, но она всё же в малых дозах просачивается в православные концепции. Как Алексей Ильич представляет себе выход грешников из ада, если, по его же собственному утверждению, ад будет заперт изнутри? Ворота что ли ломать? Если бы в наказание за грехи грешников сажали на раскаленные сковородки, то прекращение вечных мук было бы очень легко себе представить – надо просто снять их с этих сковородок. Но ведь мы знаем, что всё не так. Прекращение адских мук означало бы лишение души органичной среды обитания. Как если бы рыбу, за грехи осужденную жить в воде, наконец простили и выбросили на сушу. Мы, вроде, не католики, но всё-таки представляем себе вечные муки, как следствие юридического приговора, по которому душу отправили в концлагерь, где её будут мучить бесы-гестаповцы. Если же засыпать судью прошениями о помиловании, то приговор может быть отменен, и душу из концлагеря переведут на курорт, ну или хотя бы в концлагере дадут работу полегче, да поприятнее. Мы думаем, что весь вопрос лишь в том, чтобы Бог простил грешников. Да Бог простил любого из нас ещё раньше, чем мы успели согрешить. Дело ведь не в прощении, то есть не в юридическом помиловании, а в том, каковы мы есть. Если души наши насквозь пронизаны страстями, которые составляют самое существо наших душ, то нас можно хоть сто раз простить, мы не изменимся, и в раю нас будет корчить и корежить куда сильнее, чем в аду. Прекращение вечных мук по сути означает не прощение, а изменение человека. Но разве Бог не может избавить душу человека от страстей? Может. Если это не будет равняться просьбе вылечить вирус гриппа от гриппа.

Есть такая концепция: Бог обязательно отсечет от нашей души греховные склонности, если между нашей душой и греховностью останется хоть какой-то зазор. Вот тут-то и суть проблемы. Представьте себе хирурга, который делает операцию. Вот эта нога уже нежизнеспособна – отрезает. Вот эту руку уже не вылечить – отрезает. Желудок, кажется, уже насквозь прогнил, но хирург-виртуоз вырезает три четверти желудка, с оставшимся можно жить. А дальше? Если уже все органы человека насквозь пронизаны болезнью и подлежат удалению? Что прикажете делать хирургу, если отрезать всё больное, означает уничтожить человека? Если хирург – Сам Бог, Он может не отрезать омертвевшие ткани души, а просто заменить их на здоровые. Но если уже все части души насквозь пронизаны некрозом, то такое лечение фактически означает уничтожение личности и создание вместо неё другой. Но ведь мы, вроде не этого хотим? А мы вообще понимаем, чего мы хотим?

Представьте себе, что вы молили, молили о прощении своего любимого грешника и наконец ему это прощение вымолили. И вот вы его встречаете, а он совсем другой, не тот, которого вы знали. Вместе с греховными наклонностями исчезло множество индивидуальных черт, которые составляли уникальность, неповторимость его личности. Перед вами незнакомый, чужой человек. Вы, может быть, заплачете: «Нельзя, что ли было греховность убрать, а индивидуальность оставить?» Да как же это сделать в том случае, когда вся индивидуальность целиком базируется на греховности?