Что сердцу дорого

Это было незаконно. Надя сама должна контролировать температуру стали при разливке, а не доверять бригадирскому глазу, хотя бы и очень опытному. Но Зуев подавлял ее своей грубостью и постоянным напоминанием о ее ошибке, и Надя тушевалась и уступала.

Она уже начала привыкать к этим постоянным упрекам и к своему зависимому от Зуева положению. Да и забот у Нади полно: двое детей, младший, трехлетний сынишка, часто болеет. Муж вообще советует ей бросить работу — детям нужен уход. Но Надя не решается. Работа у нее все-таки не тяжелая и хорошо оплачивается, а на одну зарплату жить будет трудновато.

В последнее время Зуев чаще обычного кричал Наде: «Опять у тебя прибор барахлит!» Он разливал сталь независимо от показания прибора и сам же делал в журнале записи. Надя несколько раз проверяла свой прибор и видела, что Зуев разливает металл при более низкой температуре, чем полагается по технологическому режиму, но едва она начинала спорить, он грубо ее обрывал и делал по-своему. И с каждым днем Надя чувствовала себя все более виноватой — не в той ошибке, на которой теперь играл Зуев, а в том, что покрывает его.

Может, он думал, что она всегда будет его бояться? Ничего подобного! Пусть ее уволят, а самовольничать бригадиру она больше не позволит.

Надя тщательно осмотрела прибор, проверила все контакты, зарядку аккумулятора и, вся напрягшись от ожидания, готовилась дать Зуеву решительный отпор.

Зуев вводил присадки. Он бросал в сталь кусочки графита, кремния, марганца. В последнюю очередь добавил алюминий. Горячие опоки были вынуты из печи, Вадим с Андреем уже стояли с ковшами, готовясь разливать сталь.

Надя, волнуясь и стараясь взять себя в руки, чтобы не ошибиться, стала определять прибором температуру.

— Брось ты, — сказал Зуев, — и без твоей бирюльки обойдусь.

— Не мешайте, Михаил Степанович, — оборвала его Надя. Зуев отошел.

— Тысяча семьсот пятнадцать градусов, — сказал он и обратился к заливщикам. — Готовы?

— Готовы, — кивнул Вадим.

— Давай, подходи.

Но в это время Надя закончила замер и, в упор глядя на Зуева, проговорила:

— Тысяча шестьсот девяносто. Разливать нельзя.

— Не ври! — крикнул Зуев.

— Я не вру. Это вы всех обманываете. Разливаете холодный металл, а мне велите молчать. Не буду я больше молчать! И прибор у меня правильный, точно показывает.

— Так вот почему шел брак, — сообразив, в чем дело, тихо проговорил Андрей. — Ты что же это, Михаил Степанович?

— Значит, Петр Антонович правильно угадал, — мрачно сказал Вадим. — Холодный металл лили.

— Не ваше дело! — крикнул Зуев.

— Нет, наше!

— Она не умеет замерять, а я виноват? — начал оправдываться Зуев. — Это не первый раз, вечно у нее прибор врет.

— Неправда! — крикнула Надя. — Прибор в порядке. Я запишу в журнал, как есть.

— Я сам запишу! — и Зуев направился к столу.

— Нет, что хотите, Михаил Степанович, а я тоже за это отвечаю. Журнал я вам не дам.

— Неси ковш, Вадим, будем заливать, — распорядился Зуев, оставив пирометристку в покое.

Теперь уже медлить нельзя было: с каждой минутой присадки выгорали, и качество металла понижалось. Поэтому Вадим с Андреем молча подчинились Зуеву. Разливая сталь, оба следили за тем, как скоро она застывает на поверхности форм. Вадим едва успевал досчитать до пяти или до семи, как сталь уже застывала. А Петр Антонович сказал, что это должно происходить через восемнадцать — двадцать секунд. Выходит, Надя права. И Нилов был прав.

К концу разливки пришел Минаев. Он дождался, пока Зуев в последний раз наполнил металлом ковш, и сказал ему:

— Придется калить по-прежнему, семь часов. Игнатов проверил и считает, что брак получается из-за недостаточной прокалки.

— Не так это, Иван Васильевич, — вмешалась Надя. — Я тоже виновата. Но я не буду молчать. Михаил Степанович льет холодный металл.

Подошли, закончив заливку, Вадим и Андрей.

— Брак вовсе не из-за прокалки, — сказал Андрей.

— Зуев… — начал было Вадим, но бригадир перебил его:

— Что вы все расстроились? Спишут брак. Дело-то новое, непроверенное.

— Спишут? — переспросил Вадим со сдержанной яростью. — Нет, ты что сказал? Спишут?!

— Да ну тебя, отстань, чего ты взбесился!

Только Карасик, обрадовавшись неожиданному отдыху, сидел в стороне на куче лома и бесстрастно глядел на спорящих.

— Пошли ко мне, разберемся, — сказал Минаев.

В кабинете Минаева Зуев попытался было разыграть невинно оскорбленного:

— Наговорить напраслину каждый может…

Но Минаев оборвал его:

— Сядь пока, помолчи и послушай, что другие скажут. Так что случилось?

Надя вдруг заплакала.

— Конечно… я сама… виновата, — сквозь слезы говорила она.

Минаев налил ей воды. Кое-как успокоившись, Надя рассказала обо всем: о том, как она ошиблась, и как Зуев использовал это, и как она малодушно подчинялась ему. Вадим рассказал об Игнатове — как тот, ничего не проверив и никого не выслушав, сделал свои выводы; и о беседе с Петром Антоновичем, и о своих с Андреем наблюдениях.

Минаев слушал молча и хмурился.

— Так что же, правда все это? — спросил он, глядя на Зуева, когда Вадим умолк.

Зуев чуть помедлил, размышляя. Улики были неопровержимы, и он решил покаяться.