Что сердцу дорого

— Ну, шабаш, — объявил Минаев. — Кончаются наши ночные бдения. Задерживаться после работы запрещаю. Ясно? А теперь — по домам. Время-то — чуть не полночь! Девушек надо бы проводить, только я прошу амнистии — мой возраст списан в резерв.

— Давай, Костя, я провожу твою жену, — предложил Вадим.

— Не трудись, мой друг, — улыбнулся Костя, а Вера звонко расхохоталась и спряталась за Костину спину, точно и впрямь боясь, что их разлучат.

— Ну, я пошла, — сказала Соня, направляясь к выходу.

— Подожди, Соня, — окликнул ее Вадим. — Мы с Тамарой проводим тебя, а потом я — ее.

— Хорошо, — сказала Тамара, чувствуя, как вдруг заколотилось ее сердце. Она жила почти рядом с Минаевым, и Вадим отлично знал это. Может, просто избегает Сони, не хочет остаться с нею наедине?

Они ехали на трамвае, потом шли пешком. Вадим держал девушек под руки, пытался наладить какой-нибудь общий разговор, но это ему не удавалось. Тамара старалась поддерживать беседу, но Соня…

Соня шла замкнутая, необычно ссутулившаяся, как будто ставшая еще меньше ростом, придавленная незримой, не известной Вадиму тяжестью. Рядом с ними, с Вадимом и Тамарой, она была одна. Ее глухое молчание было броней, через которую никто не мог проникнуть, чтобы разделить ее переживания или хотя бы посочувствовать ей.

Долгим показался Вадиму знакомый путь до Сониного дома. Но вот, наконец, и дом на углу, и корявый старый тополь, и тротуар с провалившейся доской, и занавесочки на тех окнах, против которых он стоял однажды ночью, полный любви и сомнений.

— Соня, ты, если что нужно… — не выдержал Вадим.

— Нет, ничего, — перебила она, даже не дав ему закончить.

Что ж, может быть, и в самом деле никто не в состоянии ей помочь. Разве ему, Вадиму, легко было тогда… Нет, все равно, он не желает ей зла. Так, вспомнилось…

Все же на обратном пути Вадим опять думал о Соне.

— Вы бы там по-своему, по-девичьи, поговорили с Соней. Видите, неладно что-то у нее. Надо поддержать человека.

— Я скажу Вере. Мы вместе, — пообещала Тамара.

— Вот-вот.

На пустынной темной улице они остались совсем одни. Вадим бережно держал Тамару под руку, и, ощущая его большую сильную руку, Тамара испытывала смутное волнение, какую-то незнакомую, тревожную радость.

Была та переходная от весны к лету пора, когда днем жарко, а ночью еще прохладно; деревья уже пышно распустились, но листья еще не успели выгореть, утратить яркость и весенний дурманящий запах.

Днем прошел дождь, и теперь было свежо и сыро, аромат тополей чувствовался так сильно, что хотелось дышать и дышать, и, казалось, не хватает легких, чтобы вобрать в себя весь этот удивительный невесомый напиток весны.

— Знаешь, я тоже когда-то жил на этой улице, — говорит Вадим Тамаре. — Мы жили с матерью.

— Так вы давно знакомы с Соней?

— Давно. Еще до армии.

Может, рассказать ей о Соне, об их неудачной любви? Впрочем, поймет ли она? Ведь совсем еще девочка. Очень милая, спокойная девочка с непотревоженным сердцем. Как забавно она плакала тогда на комсомольском собрании…

Ему захотелось сказать Тамаре что-нибудь приятное. Но что? Он вспомнил, как она недавно нарисовала в лаборатории портрет Веры, который всем понравился.

— Ты хорошо рисуешь, Тамара.

— Папа хотел, чтобы я стала художницей, — обрадованно улыбнувшись, ответила она. — Но я полюбила химию. И, главное, таланта у меня никакого нет, просто так, немного научилась рисовать.

— Слушай, Тамара, ты организуй в цехе какого-нибудь «Ежа», интересно может получиться…

«Ежа»! Тамара едва не заплакала. Обрадовалась, дура: папа, талант, способности!.. Вообразила, что интересует его. А ему «Еж» нужен, вот что.

— Что же ты молчишь?

— Хорошо, организую «Ежа», — тяжело вздохнув, согласилась Тамара.

Сто раз она давала себе слово поставить крест на всякой там любви — так нет! Но уж теперь — хватит. Теперь — все. Видно, любовь не для таких, как Она…

И, считая, что с этим вопросом все покончено раз и навсегда, Тамара деловито сказала:

— Надо подобрать редколлегию.

Она даже попыталась тихонько высвободить свою руку из его ладони, но Вадим не отпустил. Не вырываться же силой. В конце концов, это ничего не меняет. Решено: они просто товарищи. Товарищи — и ничего больше.

33

Не один Вадим — все в цехе догадывались, что Соню постигла какая-то беда. Иные пытались сочувствовать, расспрашивать, но Соня никому не призналась в своих переживаниях. Не потому, что хотела скрыть случившееся, — все равно, скоро невозможно будет скрывать. Просто она устала. Так устала, как будто прожила на свете сто лет. Ей не хотелось ни говорить, ни вспоминать, ни думать о том, правильно ли она поступила. Все равно. Ей стало все равно.

А сначала… О, как она испугалась. Совсем потеряла голову. Еще до разрыва с Аркадием были основания подозревать неладное. Тогда Соня не обратила внимания. Но прошел еще месяц, и она забеспокоилась. Тем более, что ее надежды на замужество рухнули. Неужели на нее свалилось новое несчастье?