Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Ни в коем случае, нужно, чтобы первый звук, который ты извлечешь после двух месяцев твоего отсутствия, ты извлек при них. Это совсем другой будет звук, и это то, что им следует отождествить с твоей игрой.

– Двух месяцев?

– Два месяца – это была непрерывная медитация, когда ты последний раз покинул тело. До этого был почти месяц смешанной работы, пока ты готовил тело к длительному переходу.

– Что за день сегодня?

– Сегодня твой день, Рудольф, жена твоя в полном порядке, ждет тебя, вы поедете вместе. Сейчас ты вернешься из отъезда – и пара часов у тебя есть до выступления, чтобы со всеми пообщаться.

– Что я буду отвечать?

– О поездке ничего, это не обсуждается, а радоваться вы будете друг другу искренне.

– Я не заметил, что прошло столько времени.

– Так и бывает, я доволен тобой, ты много сделал. Сам ты не вполне можешь это оценить, потому что для тебя твое состояние естественно, ты перешел в него без потрясений, мягко, предоставь оценить перемену в тебе другим. Это первый шаг, ты пойдешь дальше. Но ты поймешь, что даже первый шаг твой стал серьезной переменой, ты не тот Рудольф Вебер, который спустился сюда в ноябре. Переоденься, твой портфель так и не разобран, появишься, пока никого в Корпусе, кроме женщин, не будет, но они увидят тебя, только когда ты поднимешься на второй этаж.

– Где все?

– Зачем ты спрашиваешь?

– Да, я вижу, они на стрельбище.

– Именно, ты играешь сегодня только тем, от кого зависят твои дальнейшие выступления, в одиннадцать мы должны там быть, поторопись.

– Я приду к жене после трех месяцев отсутствия без цветов? – улыбнулся Вебер.

– Я об этом подумал.

У Вебера защемило сердце при виде изменившейся фигуры жены. Она долго смотрела ему в лицо, и зацеловала его лицо с таким жаром. Он обнимал ее и понимал, что никогда не испытывал в жизни такой любви к ней, и вообще никогда не испытывал это чувство с такой силой. Он ничего не мог ей сказать, ни единого слова, все слова были пустяком перед тем, что он чувствовал, и она чувствовала вместе с ним, молчала и она.

Он боялся вопросов? Не было и не могло быть вопросов, глаза говорили обо всем, блаженство обволакивало их обоих, и про цветы забыли. Агнес, пришедшая часа через два с легким завтраком и напоминанием, что «пора», поставила цветы в вазу.

Сборы вернули их к жизни, захлопали двери, зазвучали голоса Гейнца, Карла. Вебера трясли, обнимали, приветствовали, Аланд всех отправил к машинам, пора было ехать.

Вебер в машине уточнил, что он, собственно, играет. Аланд перечислил номера сонат – да, это все в руках, в голове, никуда не делось, Вебер не думал о том, что ему предстоит. Он смотрел и смотрел в глаза жене, целовал ее руку и не мог ее отпустить. Он читал на ее лице тот же, как в первый миг встречи, вопрос, она узнавала и не узнавала Вебера. Она приникла к нему, пыталась укрыться в нем, и это было высшей наградой.

Аланд о чем-то переговорил с людьми, что их ожидали, десятка два мэтров, и Ленц тоже здесь. Свои все расселись в конце небольшого, мест на восемьдесят, зала-аудитории. Клавесин стоял свой.

Ничего не объявлялось. Он сел к инструменту, поискал в себе настрой, который был связан с тем, что ему сейчас предстояло сыграть.

Мешал дневной свет, не яркостью, а наоборот, каким-то полумраком, внутренний взор привык совсем к другому свету. Вебер прикрыл глаза, поймал свет более привычный, чтобы больше не напрягать лоб и не щурить глаза. Руки готовы были «изложить» то, что стояло для него за сонатой, и он чувствовал, как эта соната перетечет в следующую, это будет странствие в его духовных мирах, которое здесь лишь слегка отзвучит, как отразится.

Он играл, все больше впуская в себя привычных небес, душа его расширилась до немыслимых размеров, сердце его не вмещало той любви, что он вкладывал в музыку.

Он увидел в ореоле сияний лицо Доменико Скарлатти, словно когда-то он знал этого человека, он доигрывал последнюю из заявленных сонат, когда увидел и следующий переход – это была музыка, которой он не только не играл, но и не слышал, и словно из глаз светящегося лика мэтра Скарлатти эта музыка переливалась в него. Он сделал совсем незначительную паузу и до того, как зал шелохнулся, ушел в новую музыку. Доиграл, прищурился – нужно открыть глаза. Встал, сошел со сцены, сразу к жене, скорее забрал ее – и в коридор, подальше от чужих глаз, он не хотел, чтобы чужие люди смотрели на его жену в ее беззащитном, прекрасном положении.

– Господин Вебер, останьтесь, – сказал кто-то из корифеев, небольшая группа людей устроила ему, не сговариваясь, овацию.

Вебер оглянулся, но жену не выпустил из объятий.

– Я благодарю вас, мне нужно покинуть вас, господа, у меня – жена…

Он все-таки вышел с Анечкой, смотрел ей в глаза, склонялся к ней.

– Но как, Рудик, ты никогда еще так не играл…

– Я тебя люблю все сильнее, уйдем отсюда. Все решат без нас, меня все устроит.

– Но мы же приехали с Аландом…

В коридор вышли Карл, Гейнц. Вебер был вырван у жены из объятий, он покорился воодушевлению друзей, поднял руки – «сдаюсь».

– Но как, фенрих? Как? Что ты сыграл последнее? Импровизация в стиле Скарлатти?