Что сказал табачник с Табачной улицы

Румата аккуратно закрыл за собой дверь, подошел сзади к палачу, аккуратно вынул один помпон, сунул ему в рот и хрястнул его висящим с потолка железным кольцом по затылку. Палач охнул, охватил голову и сел в таз. Румата развернулся, перерубил стол, за которым сидел чиновник. Тот тоже свалился, на четвереньках убежал в угол и лег там. Под громкую икоту палача Румата подтащил его к стене, пнул сапогом, встал на его спину, чтобы дотянуться, перерубил веревки на голых ногах барона. Тот обрушился на противень ногами и задом, сбил жаровню; горящие углы и поленья разлетелись по камере.

– Пива, – говорил Пампа, пока Румата перерубал веревки ему на руках, – пива, пива…

Он вскочил и запрыгал между горящими углями и поленьями, что-то разыскивая на полу.

«Не выдержал, безумен, – мелькнуло в голове Руматы, – ах!»

– А вот оно, – крикнул барон, достал из какого-то тряпья бочонок, кулаком выбил дно и, запрокинув над головой, стал пить. Струя с клокотанием вливалась ему прямо в глотку.

– Глаз выбили, – сказал палач, показывая Румате что-то на черной ладони.

Пампа глотнул еще раз и, привалившись к стенке, сказал:

– Наконец-то я нашел вас, благородный дон.

– А я-то, дурак, полагал, что я нашел вас, – хихикнул Румата.

– Именно я, – заревел барон, – когда я узнал, что вы арестованы, я перебил уйму Серых. Потом я бил каких-то черных, потом я побежал к этой тюрьме.

Говоря все это, барон прыжками передвигался между горящими поленьями и углями жаровни, укутывая чресла какими-то тряпками, выбрасывая палача из его фартука, все больше и больше превращаясь в знакомую Румате по истории скульптуру первобытного человека.

– Ну вот, – сказал барон, вытирая обгоревшую бороду ладонью и прихватывая с собой огромную ржавую костоломку, – теперь я готов следовать за вами. Было бы неудобно явиться к баронессе голым.

Коридор был пуст и опять ахал криками, стонами и плачем. Опять пробежал мальчик, захохотал, увидев барона, и с этим хохотом скрылся за углом. Там же, за углом, напротив двери, в которую вошел Румата, стоял высокий старик в чистой монашеской одежде, но с веревкой на шее, – другим концом этой веревки старик играл с толстым щенком, – чем-то он был похож на некормленую лошадь, лысый череп был в коросте. Старик ничего не сказал, и сам передал конец веревки Румате.

– А… Книгочей с собачьим именем, – засипел сзади Пампа.

Будах криво, по-птичьи поднял некрасивую свою голову, втянул носом воздух, вроде бы давая понять, что от барона воняет. И первым шагнул в темноту за дверь. И опять в темноте Румата услышал, или ему показалось, что услышал, про Фику рыжего и смех. В темноте Румата три раза стукнул ножнами о дверь.

Засов отворил толстый монах, он был один, второго не было, очередь качнулась и застыла. Румата схватил толстого монаха за воротник, опрокинул стол, дотащил до скамьи, где раздевались перед поркой доны, выхватил из сложенных одежд и оружия увесистый меч Кэу. Сам Кэу показался в конце длинного коридора, он как раз возвращался с порки, ковыляя на расставленных ногах. Он плакал глубоко и горько, как ребенок, придерживая сползающие штаны. Румата бросил меч Пампе. В фантастическом своем одеянии, с обгорелым лицом Пампа вызывал ужас. Румата проволок толстого монаха, открыл входную дверь, пнул сапогом туда в солнце и не ошибся. На монаха сверху сразу же рухнула ловчая сеть на быка. Со свинцовыми грузилами.

Разведя руками, чего, мол, только не бывает, Румата с Пампой и Будахом на веревке опять пересек канцелярию, спустился к низкой сырой двери, наступив на ведро, и обернулся. В эту дверь недавно вбегал монашек с ягодками.

Они оказались в узком садике, отгороженном от прочего мира высоким забором из кольев. Здесь в открытой будке ели и передыхали монахи, бил фонтанчик, цвели яркие цветы. В самой будке молодой монашек брил голову уже знакомому Румате чиновнику в мундирчике. Тому, кто разбирался еще с поротым Кэу. Оба, открыв рот, уставились на Пампу. Секунда, и толстый бы заорал. Румата пустил стрелу из большого арбалета. Болт ударил дощатую дверь, пригвоздив ее к бревну будки.

Одновременно Румата засвистел. И свистел с переливом и пронзительно, пока в конце дворика не возникла телега с возницей в колодке.

Теперь они быстро пошли к телеге, у которой вился юродивый. Вместо отсохшей ноги у него было прилажено колесо.

– Еще раз нюхнешь, откручу голову, – заревел сзади Пампа, и Румата подтянул веревку Будаха на другое плечо.

– Ну нюхает и нюхает, ируканец… Злые они… – закипал сзади Пампа.

Частокол внезапно кончился, открылся двор, огромные ворота. И куча бессмысленно толпящихся и галдящих там монахов.

Румата кинул Пампе вожжи.

– Заплатите ему, дорогой друг, я нынче не при деньгах… –Пампа величаво развел руки над чудовищным своим нарядом.

– Да заплачу. Барон, но они закроют ворота…

– Один закроет, другой откроет, – захохотал Пампа, вдруг обнял Румату, как тому показалось, чтобы не расплакаться Двумя ударами голой ноги сбил оглобли, вскочил на лошадь и, привычно раскручивая меч над головой, поскакал к воротам.