Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии

В канаве что-то хлюпнуло. Румата не обратил внимание. Потом из канавы, из гнилых трепещущих от вечернего ветра кустов, вылез на дорогу маленький плотный горожанин в широкой шляпе, в бедном плаще, замаранном глиной, в мокрых штанах и с узелком под мышкой. Впрочем, шляпу горожанин, как только вылез, снял и, прокашлявшись, попросил довольно бодро:

— Разрешите мне бежать рядом с вами, благородный дон?!

— Изволь, можешь взяться за стремя.

Было тихо. Пролетели две птицы.

— Кто таков? — спросил Румата.

— Жестянщик Киун… Иду из Арканара. Торговые дела.

Румата, как птица, наклонил голову к плечу. Киун, или как его там звали, торчал из-за кожи седла, золотой герб на упряжи отсвечивал как раз ему на лысину, и эта лысина потела на глазах. Вот и капля потекла по полной трясущейся щеке.

Румата помахал рукой, отгоняя комаров.

— Ты книгочей с Жестяной улицы. Разница.

Румата положил палец на совсем мокрую лысину.

— Бежишь из Арканара, собака?

— Бегу, — Киун отпустил стремя, зацепившись обшлагом за вертящуюся, в виде колющей звезды шпору. Надо ж, что б так не повезло. Он попробовал избавиться от узелка, уронив его сначала на мокрый сапог, потом толкнув к канаве.

— Эй ты, подбери, что ты там бросил, и дай сюда… Ну?!

Киун отодрал рукав от проклятой шпоры, бесцельно похлопал себя ладонями по плащу, полез в канаву и протянул Румате узелок.

— Что здесь у тебя? Книги, конечно…

— Нет, — хрипло отвечает Киун, — всего одна. Моя книга, — он всхлипнул.

— Можешь взяться за стремя, — Румата тронул коня.

Все еще всхлипывая, Киун взялся за стремя и пошел рядом.

— Не хнычь. Я думал, ты шпион. А я их не люблю. И куда ты бежишь, книгочей?

— Попробую в Ирукан…

— Ты полагаешь, там лучше?

— Вряд ли там хуже.

Дорога повернула.

Поперек высокие костры, какие-то рогатки. У коновязи оседланные лошади. На ступеньках сторожевой будки спит прыщавый Серый солдат, рукоять топора оттянула ему лицо на бок. Поодаль двое других в драных кожаных фартуках возятся с тушами собак, подвешенных к дереву. Румата все так же неторопливо ехал, глядя прямо перед собой. Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Он по-прежнему был без шляпы. Лысина, щеки и шея залиты потом.

Солдат, заметив всадника, засуетился и стал сдирать фартук.

— Эй, как вас там? Ты, благородный, бумаги предъяви.

— Я мог бы идти быстрее, — сказал Киун неестественно бодрым голосом.

— Вздор, — сказал Румата.

Они уже проехали рогатки, впереди опять унылые кусты, развилка и пустая дорога. Сзади стучат копыта. Румата развернул коня — двое Серых скакали по прямой, двое обходили через болота и кусты.

— Пьяное мужичье, — Румата сплюнул. — Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун?

— Нет, — говорит Киун, — мне никогда не хочется драться.

Два всадника, которые скакали по прямой, разом остановились, крутясь на месте; копыта выбрасывали грязь.

— Эй ты, благородный, а ну предъяви подорожную…

— Хамье, — стеклянным голосом сказал Румата, — вы же неграмотные… — Он потянулся, будто расправляя лопатки, и подал жеребца вперед, выехав из тени большого дерева. — И кто разрешил смотреть мне в глаза?..

Солдаты подняли топоры, попятились. Вдруг один ловко развернулся и, нахлестывая лошадь, поскакал назад. Другой все пятился, опустив топор.

— Это значит, что же? Это значит благородный дон Румата? — Теперь он ехал боком.

Из двух солдат, заходящих сзади, один тоже успел развернуть лошадь и уже скакал большим кругом обратно. Когда Серый пролетал мимо Руматы, Румата в него харкнул.

Другого неладная вынесла на дорогу.

— Служба такая, благородный дон, — он был почти мальчишка, — оттуда книгочеи бегут, там Арата с мужиками рудник поджег. — И вдруг провел пальцем по открытому рту, завизжал пронзительно и, настегивая лошадь, белым призраком пролетел мимо Руматы. Теперь на дороге Румата был один.

— Киун, — крикнул он, — эй, Киун.

Никто не отозвался. Только трещали и колыхались кусты там, где Киун пробирался напролом. Румата засмеялся и тронул лошадь.