Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии

И так он шел по жаркой улице мимо желтых одинаковых двухэтажных домов с большими окнами. Он, Чижов, был молод-молод и уже капитан-капитан. Так и ботинки скрипели: ка-пи-тан, ка-пи-тан. На этой улице прошло его детство, Анастасием его звали, как деда, тоже моряка и капитана, и это имя доставляло ему много огорчений. И здесь, и в училище его звали Тосей, и он как раз подумал, что Тосей его теперь вряд ли кто-нибудь назовет, как вдруг раздался голос:

— Тося, здорово, морячило, — голос был веселый, с хрипотцой.

Заборов здесь не было. У высокого чисто вымытого крыльца Чижов увидел Валерика Оськина, товарища далекого детства. Валерик отвоевался в сорок втором, после тяжелого ранения в ноги.

— Здорово, Тосик.

— Здорово, Валерик.

Полагалось здороваться за руку. Обоим стало приятно.

— Поздравляю от лица службы, — Валерик всегда все знал.

Закурили «Кэмел». Небо было высокое, ветер теплый, крупные ромашки росли у ног. На отглаженной форменке Валерика — Красная Звезда, под орденом — суконочка, от этого он виднее, и золотая нашивочка рядом.

— У нас баня освободилась, — сказал Валерик, — просим париться. Когда баню заселяли, была эвакуация, а когда баню освобождают, то это уже реэвакуация… — Он поднял палец: — Красивее звучит…

Покурили, глядя на голубые дымки.

— «Звездочка» или «Пальмира» — все ж зовущие названия… Со смыслом… — сказал Валерик. — А «Кэмел» — это верблюд и ничего больше…

— А «Дукат»? — спросил после паузы Чижов, до дома было близко, но не оставлять же Валерика, не поговорив.

За холмом стало вдруг неспокойно, визгливо кричали женские голоса.

— Убили!.. Киргиза убили… Э-э-э-э-э!..

Людей тут жило так много, и ссоры были так часты, а формы их столь разнообразны, что мало кто всерьез относился к таким формулировкам, как «убили», тем более что все скандалы обычно заканчивались мирно.

— Э-э-э-э-э, — передразнил Валерик, запирая дверь и вешая латунного чертика, показывающего нос замку, что означало: хозяин ушел. — Мы теперь в танковых войсках.

Так Чижов поднялся на холм и — с гамаком, чемоданом, толкая в гору Валеркину коляску на велосипедных колесах, — подошел к своему дому взмокший, как конь. Коляска была лакированная с латунным альбатросом впереди.

— Мы красные кавалеристы, — пел на ходу Валерка, двигая рычаги, и курил «Кэмел».

Дом Чижовых, построенный дедом Анастасием, был высокий, с флюгером на крыше. Окна круглые, вроде корабельные, лестницы крутые, как трапы, с медяшкой, эвакуированные с трудом лазали по ним, сарай во дворе звался каптеркой. Дед Анастасий сызмальства приучал сына, а после и внука к морю. Скандал, когда они подошли, уже выдохся, только эвакуированные тетки ходили быстрее, чем обычно, да башка у Киргиза была разбита, губа сбоку поднялась, и он прикладывал к ней тряпочку с мокрой землей. Дети пускали в луже рыбий пузырь. С Валериком Киргиз поздоровался за руку, втянул воздух и попросил закурить «Верблюда».

— А молодого фулигана везут с разбитой головой… — пропел Валерик.

— Смотай за уполномоченным, Валерик, — из сарая вдруг выскочила эвакуированная старуха и указала на Киргиза ковшиком, — сироту обижает, и притом ленинградку… Пусть даст ответ…

— Таська Желдакова, буржуйка недобитая, — сказал Киргиз, засовывая Валеркин чинарик под оттопыренную губу.

Чижов сигареты ему не дал, не по чину И беседовать с ним было тоже не по чину. Это была его, Чижова, улица, его школьный корешок Валерка, здесь он был Тосей, но было и то, что он — старший лейтенант и командир боевого корабля, поэтому он посмотрел на обоих прозрачными, всегда, когда он злился, бесцветными глазками. И этот взгляд сразу образовал дистанцию в морскую милю.

— На Кузнечихе негры ходят, — сробел Киргиз, — поехали.

— Кто поедет, а кто побежит рядом, — сказал Валерка и покатил с холма.

— У Анны-Карги дрифербот на камни засадили… Видал? Преступная халатность, я понимаю, днище у них подволокло, — задыхаясь, говорил старик Чижов, поднимаясь за сыном по крутому трапу на второй этаж, там была единственная оставшаяся им комнатка. Неожиданно он охнул и прихватил сына за ботинок.

— Это что ж, Анастасий, — сказал он негромко, — выдали или сам разжился?!

Это был вопрос, которого Чижов ждал.

— Выдали.

Прямо перед ним был коридор, на сундуке сидела Тася и зашивала платье на животе, грудь у нее была высокая и мешала работе. На уровне глаз Чижова были ее ноги, крупные, в пушке, в носках с каемочкой. Чижов никогда не вспоминал о Тасе вне дома, но, когда бывал дома, всегда ощущал ее присутствие. Тася вообще легко краснела, сейчас же лицо ее и шея покрылись красными пятнами. Ну что за день такой!

Отец снизу крепко и любовно держал Чижова за капитанский ботинок, он сидел на ступеньке, и взгляд его, устремленный наверх, был кротким и счастливым.

Чижов не чувствовал, что лицо его медленно заливается краской.

— Здравия желаю, — он торчал, как черт из люка, на голове была фуражка в белом чехле, ему хотелось подняться, чтобы стали видны ордена, но отец снизу все держал его за ботинок.

— Глафира, — вдруг заорал старший Чижов, — ведьма, чертовка горбатая!