Люди, которые любили ее вопреки всему, могут внезапно прозреть и увидеть, что она в действительности собой представляет. Они возненавидят ее, если узнают о том ужасном поступке, который она совершила, и тогда она останется одна. Сердитая, ожесточенная, одинокая пожилая леди. Она не могла пойти на такой риск, ставки были чересчур высоки.
Из собственного многолетнего опыта по расследованию убийств Гамаш знал, что в таком деле мотив присутствует всегда, и зачастую он, этот мотив, казался бессмысленным всем, кроме убийцы. И для этого человека он значил очень многое, если не все.
— Проходите, — сказала Руфь, взмахом руки приглашая их к кухонному столу. Это был садовый столик, окруженный четырьмя металлическими садовыми стульями производства компании «Кэнэдиен Тайер». Усевшись, она заметила, что Гамаш оглядывается по сторонам, и поспешила предварить его вопрос. — Мой муж умер четыре года назад. С тех пор я понемногу распродаю кое-что, в основном антикварные вещицы, принадлежавшие семье. С помощью Оливье. Это позволяет мне сводить концы с концами.
— Андреас Зелински, — напомнил он ей.
— Я прекрасно расслышала ваш вопрос, еще когда вы задали его в первый раз. Это было шестьдесят лет назад. Кому теперь до этого дело?
— Тиммер Хедли было до этого дело.
— Что вообще вы знаете об этом?
— Она знала, что вы сделали. Она подслушала ваш разговор с родителями Джейн. — Говоря это, он внимательно изучал каменное лицо Руфи, на котором ничего не отражалось. — Тиммер сохранила вашу тайну, о чем жалела до конца жизни. Но, быть может, перед смертью она все рассказала Джейн. Что вы на это скажете?
— Я скажу, что из вас получился бы дерьмовый психиатр. Тиммер мертва, Джейн умерла тоже. Оставьте прошлое в покое.
— Да неужели? А сами вы можете так поступить?
Руфь лишь фыркнула в ответ.
— Неужели вы полагаете, что можете чего-то добиться, цитируя мои же собственные стихи? Вы что же, всю ночь напролет, как студент перед экзаменом, зубрили их, готовясь к разговору? Надеетесь выжать из меня слезы перед лицом моей собственной боли? Чушь.
— Собственно говоря, это стихотворение я помню наизусть целиком:
— Но было так не всегда, — в один голос закончили куплет Руфь и Гамаш.
— Да, да. Хватит. Я рассказала обо всем родителям Джейн, потому что считала, что она делает ошибку. У нее было будущее, которое она бездарно растратила бы на этого мужлана. Я сделала это ради нее. Я пыталась убедить ее, а когда поняла, что у меня ничего не выходит, начала действовать за ее спиной. Теперь, оглядываясь назад, можно, конечно, признать, что это была ошибка. Но и только. Отнюдь не конец света.
— Мисс Нил знала об этом?
— Мне об этом ничего неизвестно. И даже если бы она знала, это ничего бы не изменило и не имело бы никакого значения. Все случилось давным-давно, забыто и похоронено.
«Что за ужасная, самодовольная особа!» — думала Николь, оглядываясь по сторонам. И тут она поняла, что нашла подходящий предлог. Нужно только сделать вид, что ей понадобилось навестить уборную.
— Могу я воспользоваться вашей туалетной комнатой?
Будь она проклята, если скажет «пожалуйста» этой женщине!
— Чувствуйте себя как дома.
Николь открывала одну дверь за другой на первом этаже и повсюду натыкалась на огромные залежи книг и журналов, а вот туалета не было. Потом она поднялась по лестнице, и на втором этаже нашла единственную туалетную комнату на весь дом. Пустив воду из бачка, она открыла кран, делая вид, что моет руки, и посмотрелась в зеркало. Оттуда на нее уставилась молодая женщина с короткой стрижкой. И еще какие-то буквы, скорее всего, очередное проклятое стихотворение. Она подалась к зеркалу и заметила, что к нему прикреплена полоска клейкой бумаги. На ней было написано: «Ты смотришь на проблему».
Николь немедленно начала обыскивать помещение позади себя, которое отражалось в зеркале, потому что проблема скрывалась именно там.
— Тиммер Хедли говорила вам, что она знала о том, что вы сделали?
Руфь часто задумывалась над тем, будет ли когда-нибудь задан этот вопрос. Втайне она надеялась, что нет. Но вот он прозвучал.
— Да. В тот самый день, когда она умерла. И еще она сказала мне, что думает по этому поводу. Она была очень откровенна. Я питала к Тиммер искреннее уважение. Тяжело слышать от человека, которого ты любишь и уважаешь, такие слова, а мне было тяжело вдвойне, потому что Тиммер умирала и ничего уже нельзя было исправить.
— И что же вы сделали?