Что слышно

У нас, где традиционно все свалено в одну кучу, вовсе не так. У нас запросто могут, громко топая сапогами и размахивая крестами и палками, ввалиться хоть в музей, хоть в галерею, хоть куда наидуховнейшие граждане и погромить божьим именем, но без божьей санкции все то, что, с их просвещенной точки зрения, плохо лежит, стоит или висит.

Подмывает спросить: где же вы все, богомольные вы наши дяденьки и тетеньки, были, когда в моей школе году этак в 1962-м состоялся антирелигиозный вечер, где один мальчик из восьмого “А” довольно топорно изображал толстопузого попа, дурачащего смешливую толстую одноклассницу, наряженную собственной бабушкой, а другой, из седьмого “В”, декламировал не слишком запоминающиеся стишки про опиум для народа. Что-то я вас не видел там, таких неистовых богозащитников с крестами да хоругвями. Что-то не слишком громко возвышали вы свой гневный голос супротив богохульников и святотатцев. А впрочем, вы же там были. Ну ладно, не вы – вас тогда и в помине не было. Но зато ваши духовные предки точно там были. И сидели они там в самом первом ряду. И ржали они громче всех. И хлопали они в ладоши до полного изнеможения.

И сегодняшнее ваше погромное благочестие имеет отношение к христианству ничуть не большее, чем советская идеология – к марксизму. Вам ведь, главное, дай только что-нибудь посносить да погромить: хоть церковь, хоть выставку, хоть что.

“Дегенеративное искусство” широко известно на Западе. Но и нам тоже есть чем похвастаться в этой области. У нас есть свой сталинский “сумбур вместо музыки”, свои хрущевские “пидарасы” и свое “искусство принадлежит народу”.

Когда художника третируют по эстетическим мотивам, каковые невежественной властью (или невежественным обществом) воспринимаются как этические, это очень неприятно для художника-человека, но очень лестно для художника-художника. Это как раз и есть признание. После первого ареста и последовавшей после него высылки Мандельштам не без гордости сказал своей жене, что вот, мол, как в нашей стране уважают поэтов – за стихи убивают.

Всяческие давления и гонения для развития искусства чрезвычайно полезны. Гонители и давители оказывают искусству большую услугу, хотя вовсе не ту, каковая входит в их намерения.

В 1970-е на фоне партийно-гэбэшной давиловки возникали и реализовывались самые головокружительные художественные идеи. И если бы я был только художником, а не еще и “физическим” лицом со всеми присущими физическому лицу человеческими потребностями, то я бы уверенно заявил, что не было времен счастливее, чем те годы.

Известно, что в советские годы в искусстве разбирались все. Потом на какой-то короткий срок искусство оставили в покое. Было не до него. Главным вопросом было выживание в новых условиях.

Теперь, чуть отъевшись, снова все стали разбираться в искусстве. Особенно в современном. А разобравшись в нем, невозможно справиться с искушением и “разобраться” с ним. А также с художником, галеристом, театральным режиссером, литератором.

Большинство людей живут себе безо всякого современного искусства и в ус не дуют. Но если кого-то это искусство задевает, то надо все же постараться разобраться в его истории и основаниях. Иначе человек ставит сам себя в глупое положение – положение профана, к тому же и агрессивного.

Или в лучшем случае напоминает одну маленькую девочку, которой разрешили однажды посидеть за взрослым столом с условием, что она не будет встревать в разговоры взрослых. Долгое время она мужественно молчала. Но когда кто-то произнес в каком-то контексте слово “Достоевский”, девочка по-взрослому вскинула брови и светским голосом произнесла: “Достоевский? В первый раз слышу”.

Это смешно и мило, но только лишь потому, что девочке было пять лет и она не была ни епископом, ни секретарем Патриархии по связям с общественностью, ни, на худой конец, министром культуры.

Даже в самых радикальных своих проявлениях общественно опасным искусство не может быть по определению. В противном случае оно уже не искусство, а что-то другое. Войны, погромы и теракты устраивают не художники. Их устраивают, как правило, те, кто ненавидит и презирает свободу вообще и свободное искусство в частности. Искусство, представьте себе, никого никуда не ведет и ничему никого не учит. Его единственный, но чрезвычайно важный урок – это урок свободы.

Искусство не может быть разрушительным, на то оно и искусство. По-настоящему страшными могут быть только сказки и только в раннем детском возрасте. Искусство не может испугать взрослого человека. Оно испытывает общество на вшивость, гражданина на взрослость, а границы (в том числе и границы, отделяющие жизнь от искусства) – на прочность. А границы – это проверено нашим общим историческим опытом – чем прозрачнее, тем прочнее.

Семиотический прорыв