Что слышно

Так, например, он обнаружил однажды маленькую брошюрку. Книжка была выпущена где-то в середине 20-х годов. Это была биография Фредерика Шопена. Товарищ мой ее зачем-то купил, тем более что она стоила сущие копейки. Листая ее по дороге домой, он ржал на весь трамвай, пугая добродетельных пассажиров. Например, в той части, где описывался пламенный союз великого композитора и Жорж Санд, было приблизительно такое место: “Жорж Санд была женщиной сильной, волевой, зовущей к борьбе. Шопен же был человеком слабохарактерным, чувствительным, по большей части – плакал”. Вот это самое “по большей части плакал” на несколько лет стало нашей любимой формулой, идеально подходившей к самым разным случаям.

Но больше всего он любил всякие причудливые словари и справочники. И всегда находил что-нибудь небывалое.

Однажды он наткнулся на “Толковый словарь русского языка”. Словарь помещался всего лишь в одном и при этом довольно тощем томе. Выпущен он был тоже в 20-е годы, в каком-то провинциальном городе. Судя по некоторым особенностям синтаксиса, возможно, что в Одессе. Первая же словарная статья в этом словаре была посвящена почему-то слову “Алыча”. Толкование же этого слова было предельно лаконичным: “Такая слива”. Ну, и дальше – в таком же примерно роде и стиле.

А еще он нашел где-то “Политический словарь” 1940 года издания. Почему так хорошо запомнился год издания, вполне понятно. Потому что, открыв случайно словарь на слове “Варшава”, он увидел, что “Варшава – главный город бывшей Польши”. С этой серо-желтой, в клопиных пятнах страницы его обдало таким почти физически ощутимым мрачным и бесстыдным духом самой Истории, что он, торопливо захлопнув книжку, положил ее на место.

Я тоже всегда любил словари, хотя и не умел, как мой товарищ, отыскивать подобные шедевры. Но и я находил в них кое-что поучительное.

Впрочем, в раннем детстве роль справочной литературы выполняли родители или соседи, с разной степенью внятности отвечавшие на беспрерывные вопросы ребенка, то есть меня. Когда мне было лет шесть, я спросил у соседки Гали Фоминой, в те годы студентки педагогического института, почему идет дождь. Она мне ответила так, как и должна была ответить в те годы студентка педагогического института. Начало ее ответа я запомнил, а остальное – нет. Она начала так: “В нашей стране много морей и рек…”

Когда я стал чуть постарше, моим любимым чтением стал Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, доставшийся моему отцу от его родителей. Эти четыре тома и сейчас стоят на одной из моих книжных полок, на самом видном месте.

Я до сих пор помню, как хохотали мы с другом Смирновым на той странице, где “фауна Америки”, наткнувшись на зверька под именем “североамериканская вонючка”. Как же долго дразнили мы друг друга именно таким образом!

Но не только про “вонючку” узнавал я из этого словаря. Были и вполне полезные сведения. Кроме того, с этих пор дореволюционная орфография со всеми ее ятями и ерами никогда не казалась мне экзотической и малопонятной.

Словарь – это не только источник бесстрастных сведений. Он всегда – не только прямым, но и косвенным образом – свидетельствует о той эпохе, в какую был рожден. Вроде как тот самый “Политический словарь”, о котором я уже рассказал.

На каком-то курсе института мне надо было сдать предмет, который назывался “Эстетика”. И я по своему тогдашнему обыкновению решил на скорую руку подготовиться к экзамену не по толстенному и невнятному учебнику, а по краткому словарю. Вот я и взял в библиотеке “Краткий словарь по эстетике”. Плохо ли?

Первым делом я конечно же решил посмотреть, как в этом кратком словаре трактуется сам предмет. Скажи-ка мне, любознательный, но простодушный читатель, на какую букву ты стал бы искать в словаре слово “эстетика”? Небось на букву “Э”? Вот и я тоже так думал. И я даже нашел это слово. Но оно незамедлительно послало меня на совсем другую букву, на букву “М”. Потому что там было ясно сказано: “Эстетика. – См. Марксистско-ленинская эстетика”. Понятно, да?

Именно с тех пор я твердо знаю, что значения многих слов и базовых категорий требуют перевода, перевода с русского на советский, с советского на русский. В наши дни – что еще причудливее – и вовсе с русского на русский. Эти словари – советско-русские и русско-советские, а также и русско-русские – никто пока не издал. Но для того, чтобы не путаться мучительно в различных вопросах бытия и капризных причудах отечественной истории, эти словари, вроде как кантовский “нравственный закон”, всегда должны быть внутри нас.