Они вернулись в Буэнос-Айрес на втором дыхании своего начавшего было увядать романа. Появлялись везде вместе, проводили почти все ночи вдвоем. Жена Карлиньо уехала на гастроли в Японию, взрослые дети отлично справлялись со всем сами и только радовались отсутствию родителей и открывшимся в связи с этим возможностям.
И вот все закончилось. Внезапно. Как гром среди ясного неба, – таким, по крайней мере, виделся небосклон его любви самому Карлиньо. Его «рост», заключавшийся в занятиях с пожилым маэстро, ни в какое сравнение не шедшим с грациозным от рождения, пластичным и музыкальным Карли, но почитаемым в танго-мире за легендарную и долгую жизнь милонгеро, и одна поездка в Бразилию не оказались достаточными аргументами для Мары. В одну особенно холодную зимнюю ночь, когда они отмечали День друга в большой компании танцоров, музыкантов и прочей богемной публики портеньевских ночей, согреваясь алкоголем, у Мары случилась истерика, вызванная в равной степени терпким мальбеком и ощущением неудовлетворенности полной удовлетворенностью своего партнера, его упорным нежеланием меняться; ведь в двадцать три года все еще хочется поменять, ну если не весь мир, то хотя бы своего мужчину, важную часть этого мира. Большое количество алкоголя на вечеринке компенсировало нехватку киловатт допотопных газовых батарей в доме; для незлоупотреблявших спиртными напитками танцоров выпито было много, и вот теперь Мара рыдала взахлеб, не стыдясь и не закрывая руками своего мокрого от слез, с потекшей тушью лица. При каждом ее всхлипе, при каждом вздрагивании плеч лицо Карлиньо искажалось, как при сильной зубной боли, – этот вид боли до сих пор был единственным знакомым ему…
День друга был испорчен, но друзья проявили себя, как подобает, подтвердив, что не зря такой праздник есть в аргентинском календаре: одни увезли рыдающую Мару домой, другие остались успокаивать растерянного и расстроенного Карлиньо.
Было трудно поверить, что это конец. Карлиньо ждал, что Мара успокоится, советовался с друзьями, как себя вести в этой ситуации, писал ей сообщения и даже похудел, но она не отвечала ни на его звонки, ни письма, ни даже на звонки общих друзей.
Прошло пять лет, Мара разъезжает по миру с красивым молодым партнером Фернандо, обожающим ее. Он оттеняет ее утонченную бледность и почти аристократическую красоту своей смуглой кожей, выразительными черными глазами и красиво очерченным, чувственным ртом на креольском лице. Чудесная пара, лидирующая на чемпионатах по танго; окончив выступление, они грациозно раскланиваются под восторженные аплодисменты публики, дают интервью о планах на будущее, их приглашают на работу в танго-шоу лучших театров.
Каждый день с наступлением вечера, ровно в девятнадцать часов, Карли расстилает брезент на булыжной мостовой Флориды, чтобы каблуки танцовщиц не застревали в брусчатке, ставит магнитофон рядом со шляпой-цилиндром, которая за три часа шоу наполнится мятыми и честно заработанными двушками, пятерками и десятками песо. В двадцать два часа он с молодыми танцорами пойдет в кафе «Виктория» на углу площади, закажет бутылку дешевого вина, отбивную или эмпанады и разложит на равные кучки купюры, никого не обидев. Они закончат ужин за столиком у окна, подшучивая над жадными французами и одобрительно вспоминая старичка-янки, который так растрогался вальсом Бьяджи и высоким разрезом на платье Бьянки, колумбийской студентки с тонкой талией, большими грудями, попой и мечтами о грядущей славе, что бросил целых 100 песо в шляпу. Похохатывая над Бьянкой, строившей глазки пожилому американцу и получившей от него лично еще 100 песо за исполнение «Кумпарситы», компания вывалится из кафе на все еще шумную улицу и остановится на углу ловить такси, чтобы продолжить ночь на милонге, где они останутся до утра и будут танцевать уже для души, а не за деньги. Улица Флорида подмигнет своими огнями и скроется из окошка такси на повороте.
Лидия и Тарзан