Что такое фантастика?

Толпа — это не общество даже тогда, когда она насчитывает миллионы членов. Общественные связи человека должны быть чрезвычайно многообразны. Чем больше он воспринимает чужого, тем больше становится самим собой — человеком. В стаде он, напротив, совсем один. Все, что как-то отличает его от других (и тем самым составляет его собственную человеческую суть), может послужить источником опасности для него. Он инстинктивно старается подавить это в себе. Он знает — в стаде не любят непохожих — он ведь сам их не переносит. А он принадлежит стаду и ничему больше. Принадлежность к стаду подразумевает отрезанность от остального мира, разрыв со всем, что вне стада, что не есть стадо. И, значит, разрыв с человечеством, с тем, что составляет необходимое условие существования человека. Взаимное обогащение? Связи с людьми? Разве это для стада?! «Один плюс один равно одному — вот тайна нашего века»[220].

Человек, вернувшийся к животному состоянию в мире, где среду обитания образует уже не природа, а техника, и есть «живой робот». Не удивительно, что и управляют им при помощи техники. Крик вожака звучит по радио, его мимика и жестикуляция видны на телевизорном экране. Даже газета отныне не очень нужна. Человек, наученный читать, может прочесть что-то неподходящее. Радио, телевидение, кино — вот последнее слово века, вот главные рычаги «массового общества» — наиновейшей формы буржуазного общества. Если описанные фантастами средства внушения массовых психозов никогда не будут использованы, то лишь потому, что и теперешних вполне достаточно.

Робот, говорят, — это всего только предоставленное нам наукой техническое средство для осуществления каких-либо задач. Человек, напротив, — это высшая цель всех наших усилий. Но разве такой человек — цель, а не средство?

Впрочем, не будем забывать: здесь речь идет только об одном из возможных представлений о роботе. А их, как говорилось, множество. Робот пришел в литературу не для того, чтобы утвердиться в каком-то одном амплуа. Пьеса Чапека оказалась так трудна для истолкования (сам автор признавался, что, при всем желании, объяснить ее не способен) потому, что уже включала чуть ли не все возможные объяснения слова «робот». Теперь эти роботы сделались литературной реальностью. Их не так уже трудно сравнивать — они стоят рядом друг с другом. И с человеком.

Иногда они служат ему примером, чаще — укором. Если они возмещают какие-либо человеческие качества, то нередко лишь для того, чтобы показать человеку, как ему их не хватает. У Генри Каттнера есть рассказ «Двурукая машина» — о роботе, который выискивает преступника и остается с ним, ни на шаг от него не отходя, до конца его жизни. Он ходит рядом с ним как олицетворенное правосудие для окружающих и олицетворенная совесть для самого преступника. Он может убить его в любой момент, но часто преступник сам кончает с собой. Ни разу не случалось, чтобы преступник ушел от возмездия — пока однажды преступление не совершил человек, причастный к управлению этими роботами. Ему удалось отвести от себя робота — и вдруг, хотя железная машина не стояла с ним рядом, он с ужасом почувствовал, как в нем самом заговорила все громче и громче и стала терзать его совесть.

Общество, описанное Каттнером, пожелало отдать машине одну из функций внутреннего мира человека. Оно покусилось на область, которая как раз и отделяет его вернее всего от животного. Так можно понемногу раздать человека. Но и тогда, когда человек отдает машине нечто на первый взгляд несущественное, риск все равно остается.

Человек — тем более человек, чем многообразнее его связи с миром. Он существует, принято сейчас говорить, как «точка пересечения общественных отношений» или не существует совсем. Он тоже ничего не отдает бескорыстно. Он расстается со своим, чтобы получить больше. И при этом еще старается отдать то, что ему самому больше не нужно. Когда-то изготовление глиняных горшков было творческим делом — и человек делал его сам. Потом он отдал его машине. Когда-то решение уравнений второй степени было творческой задачей. Потом (в смысле общечеловеческих возможностей, разумеется) перестало таковой быть, и он тоже отдал его машине. А машина давала ему взамен время, чтобы брать на себя задачи более сложные и умножать свои связи с миром. Он получал от нее сторицей.