Что такое фантастика?

Впрочем, слово «культура» ни в один век нельзя было произносить без оговорок. Франсуа Рабле цитировал премудрого Соломона, который понимал, что «знание, если не иметь совести, способно лишь погубить душу». Подобным образом думал и Свифт. Развращенный разум, по его мнению, хуже тупости, и человечество обладает даже не разумом, а «какой-то особенной способностью, содействующей росту наших природных пороков, подобно тому как волнующийся поток, отражая уродливое тело, не только увеличивает его, но еще больше обезображивает» («Путешествия Гулливера»).

За минувшие столетия слова «культура», «просвещение», «разум» стали еще популярнее, употребление их — свободнее. Мы с тех пор столкнулись и с расплодившимся коллекционером культуры, уловившим коммерческую ее ценность (в прямом и переносном смысле), и со снобом, безразличным к нравственному содержанию и смыслу культуры, и с потребителем ее, который с подкупающей откровенностью говорит о себе «люблю культурно отдохнуть», и с крайним выражением и воплощением всех этих пороков — «интеллигентным» фашистом.

«Я испытываю страх, — писал Макс Фриш в своем дневнике, — перед искусством, которое стимулирует величайшие ценности, но терпит самые низкие пороки... Я думаю о Гейдрихе, играющем Моцарта; искусство в этом случае, если можно так выразиться, нечто вроде нравственной шизофрении, — и оно было бы полной противоположностью тому, к чему мы стремимся; и вообще весьма сомнительно, можно ли отделить друг от друга задачи художественные и гуманистические. Признаком человеческого духа, в котором мы нуждаемся, является в первую очередь не талант, как своего рода подарок, но чувство ответственности»[275].

Культура — это знание, человечность, преданность общему делу.

С приходом такой культуры исчезают опасности благоденствия.

Утопия, чреватая опасностями, о которых мы говорили, — это потребительская утопия или, вернее, утопия для потребителя.

До сих пор речь шла по преимуществу об опасностях, какие влечет за собой прямая экстраполяция излишне регламентированной утопии. Но экстраполированная потребительская утопия не лучше. Для того чтобы человеку остаться таким, как в Телеме, он должен стать другим человеком. Развиваясь в качестве потребителя, он утратит качества человека.

Потребитель — это не просто тот, кто потребляет. Потребитель — это тот, кто осуществляется как личность только через потребление. Чем больше удается ему потребить, тем больше он себя чувствует личностью.

Это как раз и делает проблему опасностей благоденствия такой актуальной.

На первый взгляд, проблема не стоит так остро. «Слишком еще много сегодня на земном шаре голода, нищеты, эксплуатации, чтобы мы могли признать “задачей № 1” борьбу с чрезмерной комфортабельностью жизни, с ее слишком повсеместной и безупречной беззаботностью, которую несет развитие техники», — пишет Станислав Лем в той же статье «Безопасна ли техника безопасности?». Собственный интерес к проблеме опасностей благоденствия он объясняет единственно тем, что он пишет о будущем. Для писателя-фантаста, говорит он, «эта проблема в известном смысле начинает превращаться в одну из самых трудных и наиболее существенных, ведь он вместе со своими героями живет уже именно в завтрашнем дне земной цивилизации». В действительности, однако, проблема опасностей благоденствия привлекла и привлекает фантастов не только и не столько потому, что они занимаются будущим, сколько потому, что они экстраполируют в будущее тенденции настоящего. Иногда даже не очень богатого, с точки зрения последующих десятилетий, настоящего.

Социология знает понятие аспираций. В определенных условиях, когда самые непосредственные человеческие нужды удовлетворены, понятие богатства и бедности становится относительным. Человек чувствует себя богатым или бедным, смотря по тому, насколько его уровень жизни приближается к его представлению о богатстве (или отдаляется от него). Это и называется аспирациями. Европеец прошлого века не чувствовал себя обделенным, если у него не было электрического холодильника, — он не знал, что таковой ему нужен...

Поэтому проблема опасностей благоденствия в разной форме стоит на каждом этапе истории.

Опасности благоденствия отчетливей всего проявляются в обществе с контрастирующими жизненными уровнями для разных социальных классов. Это очень разные вещи — всеобщее благоденствие или благоденствие на фоне нищеты, и уэллсовская «Машина времени» была продиктована именно таким подходом к проблеме. В этом фантастическом романе, действие которого отнесено к 802 701 году, многое воплощало проблемы, волновавшие совестливого буржуа девяностых годов прошлого века.