Что такое государство Израиль?

В этой риторике звучит явно тоталитарная нота: железо и сталь были излюбленными метафорами большевиков. Оправдывая свою политику, Сталин – не менее характерный псевдоним, – также ссылался на свои частные беседы с Лениным. Да и многие другие европейские движения, отмеченные печатью авторитаризма, использовали эти методы легитимации.

Идеологи сионизма издавна прибегают к мессианским образам. Рабочая партия Бен-Гуриона была особенно последовательна в использовании духовной образности, превращая приобретение земли евреями у арабов в «геулат а-арец» («Избавление земли»). Шломо Авинери назвал эти сделки «подозрительными операциями с недвижимостью»[141].

Даже пасхальная Агада* (наиболее известный евреям религиозный текст, в котором описывается Избавление евреев от плена египетского) стала орудием сионистского воспитания. Упоминания Бога исчезли, причем в некоторых кибуцах вместо них в Агаде появились рассказы о первых поселенцах-сионистах и даже о Сталине, «выведшего нас из рабства»[142]. Такое преображение понятий, превращение религиозных представлений в мирские было типичным для подвижников сионизма, считавших себя авангардом еврейского народа, рукотворно изменяющим ход истории. Для несения своей радикальной идеологии в еврейские массы Восточной Европы они использовали привычные для всех евреев религиозные термины, что должно было ослабить бдительность религиозных евреев.

Израильский историк и политолог Зеев Штернхель считает, что использование религии в качестве орудия сионистской пропаганды – явление отнюдь не уникальное: этот прием использовали представители многих разновидностей органического национализма, получившего распространение в Европе с середины XIX века. Сохранив социальную функцию религии – объединение народа, – националистические движения лишили ее духовного содержания: например, и лидеры польских националистов, и руководители французского движения «l”Action française» выставляли напоказ свои католические корни. Штернхелл говорит о такой тенденции, как о «религии без Бога», то есть о вере, в которой сохранились лишь внешние символы[143].

Один из идеологов рабочего движения в сионизме Берл Каценельсон (1887–1944), также выходец из России, применил подобный метод, полностью переписав текст поминальной молитвы «Изкор» («Да вспомнит Бог»). В оригинале молитва обращена к Богу: это просьба сохранить память о покойных, без указания причины их смерти. В сионистском варианте звучит призыв к евреям помнить своих героев, «отдавших жизнь за достоинство народа Израиля и Земли Израиля»[144]. Как и для многих других националистов в Европе, память о павших героях становится оружием в борьбе за независимость, в связи с чем духовные понятия трансформируются в политические. После победоносной войны 1967 года в порыве мессианского энтузиазма главный раввин Армии обороны Израиля Шломо Горен вернул традиционное начало «Да вспомнит Бог» в текст Каценельсона. В таком виде ее стали произносить во время официальных мероприятий, но в 2012 году после жалобы матери одного погибшего солдата все упоминания Бога снова были убраны[145].

Прохладное отношение к государству, присущее еврейской традиции, проявляется в высказываниях даже тех раввинов, которые терпимо относятся к Государству Израиль: они зачастую предостерегают, что существование государства не гарантировано навечно, потому не следует думать, что оно обеспечит защиту евреям до скончания веков[146]. А лидеры сионистов продолжают подчеркивать, что государство является национальной ценностью, очагом и сутью нации. Столь резкое различие в мировоззрении красной нитью проходит через всю полемику между сионистами и их религиозными противниками.

В отличие от русских сионистов, в большинстве своем настаивавших на полном отказе от еврейской традиции, Герцль оказался прагматичнее. Настолько далекий от иудейства, что отказался делать обрезание своему сыну, Герцль признавал полезность иудейской риторики как приманки, в особенности для тех евреев, которые «погрязли в отживших традициях», – в чем, кстати, оказался прав. На политическом уровне Герцль рассматривал иудейство как полезное в строительстве государства средство, подобно клерикализму в христианских странах[147].

Философ Лейбович резко отзывается о превращении иудейства в средство политического воздействия: