Что такое грамматические категории (статья)

Cogito, ergosum. —Я мыслю, следовательно, существую.

Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus. —

Когда мы здоровы, то легко даем больным хорошие советы.

Особенно это важно в случаях, когда форма русского глагола не несет в себе информации о грамматическом лице:

Feci, quod potui, faciant meliora potentes. —

Я сделал все, что мог; пусть, кто может, сделает лучше.

Ab altero expectes. alteri quod feceris. —

Жди от другого того, что сам ты сделал другому.

По этим примерам видно, для чего нужны местоимения в русских переводах: по русской словоформе сделал нельзя определить, что в первом случае предполагалось 1-е лицо, а во втором — 2-е. В латинских же формах лицо субъекта действия заключено в окончаниях — i(feci'я сделал' и potui'я мог') и — eris(feceris'ты сделал').

Грамматическая категория обладает еще двумя необычайно важными свойствами — регулярностью и обязательностью. Действительно, если мы посмотрим на любую грамматическую категорию в русском языке, то обнаружим, что она регулярно выражается: почти всегда мы должны указать на падеж или род имени, наклонение или время глагола и т. п. Почти, но не всегда. И это «не всегда» не должно нас смущать: надо понимать, что регулярность вовсе не означает вездесущесть. Да, мы не при каждом словоупотреблении указываем на то или иное грамматическое значение: так, в ряде контекстов может быть не ясен род или число неизменяемого имени существительного. В предложении До XIV века кофе произрастал в Эфиопии в диком виде по форме глагола можно понять, что слово кофе — мужского рода и стоит в форме единственного числа. В следующем же высказывании ни род, ни число существительного кофе никак не проявлены: Согласно легенде, в середине XVII века мусульманский пилигрим тайно вывез кофе в Южную Индию.

Для отдельных грамматических категорий в принципе нормальным будет обнаруживать себя только в некоторых, довольно редких ситуациях: если мы, говоря по-русски, хотим понять, одушевленное перед нами существительное или нет, мы можем это сделать только одним способом — поставить его в форму винительного падежа множественного числа. Только в этой падежной форме точно проявится его подлинная сущность: если эта форма совпадет с родительным падежом, то перед нами — одушевленное имя, если с именительным — то неодушевленное. К сожалению, даже винительный падеж единственного числа в ряде случаев нам не поможет: я вижу девочку, существо и я вижу парту, окно ничем не различаются. Мы не понимаем по формам слов, что девочка и существо — одушевленные существительные, а парта и окно — нет (девочку = парту, существо = окно). А соответствующие падежные формы множественного числа (я вижу девочек, существ и я вижу парты, окна) нам точно указывают на данную грамматическую категорию: девочек ф парты и существ ф окна. Все остальные падежи тем более никак не позволят нам определить одушевленность того или иного русского существительного.

В латинском языке данная грамматическая категория обнаруживает себя по-другому, нежели в русском, но тоже далеко не во всех предложениях. Своего рода лакмусовой бумажкой для одушевленности имен в латыни служит падежная форма субъекта действия при глаголе-сказуемом в форме страдательного залога (В латинском языке в таких случаях используется отложительный падеж (Ablativus)): если существительное стоит без предлога a(ab), то этот факт говорит о его неодушевленности. И наоборот: точно такая же падежная форма имени, при которой употреблен этот предлог, возможна только для одушевленных существительных. Например:

Clavusclavopellitur. — Клин клином вышибается.

Liberadiscipulolegitur. — Книга читается учеником.

В других ситуациях (в остальных падежных формах или даже в форме этого падежа, но в иной синтаксической конструкции) данная грамматическая категория в латинском языке не проявляется.