Что такое литература?

Газете, в которой достаточно убедительно было показано, что мы должны отказаться от любого, прямого или косвенного, участия в любом насилии, пришлось известить о первых в Индокитае. Я могу вас спросить: как отказаться от любого косвенного участия в насилии? Если вы молчите, то это значит, что вы за продолжение войны. Человек всегда должен ответить за то, чему он не попытался помешать. Но если вам удастся добиться, чтобы эта война была прекращена немедленно и любой ценой, то вы вызовете несколько кровавых сражений и сами совершите насилие над всеми французами, имеющими там свои интересы. Я не упоминаю о компромиссе, потому что именно он стал причиной войны. Насилие стало ответом на насилие. За нами выбор. Политик должен оценить, как перебросить войска, не уменьшится ли его популярность в случае продолжения войны, каковы возможные международные последствия. А писатель должен судить о средствах не с высоты абстрактной морали, а с точки зрения конкретной цели. А этой целью является социалистическая демократия. Мы пришли в тому, что должны размышлять о цели и средствах не только теоретически, но и в каждом конкретном случае.

Сами судите, сколько у нас забот. Но если мы всю жизнь посвятим критике, то кто нас за это упрекнет? Эта проблема стала всеобщей, она захватила человека полностью. Орудие для нее дал нам XVIII век. Для очищения понятия, достаточно аналитического подхода.

Сегодня мы должны очищать и дополнять. Многие понятия оказались ложными, потому что они остановились на полпути. Их мы должны совершенствовать.

Критика стала аналитической. Она использует все возможности для изобретательности. Ей уже мало разума, созданного двумя веками математики. Она создает современный разум, основанный на свободной воле. Только он не принесет позитивных решений. А кто их теперь приносит?

Я везде вижу только старые и слегка обновленные формулы, неискренние компромиссы, устарелые и наспех приукрашенные мифы. Если бы мы только заставляли один за другим лопаться эти мыльные пузыри, и то мы заслужили бы своих читателей.

Примерно в 1750 года критика стала непосредственной подготовкой к изменению режима. Она привела к ослаблению угнетающего класса, через разоблачение его идеологии. Сегодня все иначе. Объекты для критики принадлежат всем идеологиям и всем лагерям. И поэтому истории нужно не голое отрицание, пусть даже с утверждением в конце. Конкретный писатель может ограничиться критикой, но вся литература в целом должна быть созидательной.

Я вовсе не призываю к поиску новой идеологии. Я уже показал, что литература в целом в каждую конкретную эпоху и есть идеология. Она является синтетическим и часто противоречивым объединением всего, что могла дать эпоха для своего просвещения. Это определяется исторической ситуацией и имеющимися талантами. Но мы с вами признали, что должны создавать созидательную литературу. Вот и не будем отступать от этого намерения.

Сейчас не время ни описывать, ни рассказывать. Объяснений тоже мало. Описание, даже психологическое, – это созерцательное удовольствие. Объяснение несет в себе согласие, оно все прощает. Описание и объяснение предполагают, что выбор сделан. Восприятие само по себе уже действие. Для нас показывать мир всегда означает его разоблачение в перспективе возможных изменений. Поэтому нам в наше время нужно в каждом конкретном случае показывать читателю его способность создавать и изменять, короче, действовать.

Нынешнюю ситуацию можно считать революционной в том смысле, что ее невозможно выносить. Это застой, потому что у людей нет возможности быть хозяевами своей судьбы. Европа отказывается от грядущего конфликта и стремится его предотвратить, но не оказаться в числе победителей. Советская Россия оказалась одинокой и осажденной, как вепрь, окруженный собаками, готовыми броситься на него. Америка никого не боится, но гнется под собственной тяжестью. Увеличение ее богатств еще больше утяжеляет ее. По гнетом жира и гордыни она, зажмурив глаза, катится к войне.

Мы работаем для нескольких человек в нашей стране и для немногих других в Европе. Приходится отыскивать их там, где они есть, и напоминать им об их силе. Обратимся к ним в их профессиональной среде, в их семье, в их стране и рассмотрим с ними степень их порабощения. Но не для того, чтобы еще больше увеличить его. Мы покажем им, что в любом непроизвольном жесте труженика есть полное отрицание угнетения. Нельзя соглашаться с их положением. Мы покажем, что форма и границы их положения выбраны из множества других возможностей. У человека то лицо, которое он сам себе создал выбранным способом изменить своё положение. Человек – и жертва, и ответчик за все. Он в одном лице угнетенный, угнетатель и сообщник своих угнетателей.