Что такое мышление?

Дети практикуют подобную игру: выбирают друг друга, а потом изображают из себя «жениха и невесту, тили-тили тесто». Они воспроизводят социальные игры, их желание – это играть «в свадьбу», «в семью», «в любовь». Это вовсе не желание чужого желания, причем требующего еще и физиологического удовлетворения, а просто имитация некого социального поведения.

153. Конфликт как раз происходит на этой вязкой почве: мы считаем это своим личным выбором – мы выбрали этого человека и любим его, однако эта «любовь с первого взгляда» (даже если и не с первого), конечно, не является нашим сознательным выбором, а наше сознание лишь поставлено в известность о случившемся выборе.

При этом сам «выбранный», вполне возможно, вовсе необязательно заинтересован в нас. В нем встречного «выбора» могло и не случиться, что нам, в свою очередь, не понять – почему он/она не отвечает нам взаимностью, почему он/она нас не хочет, не радуется счастью обрушившейся на него/нее нашей любви? Как нам все это загадочное безобразие согласовать внутри своей головы?

154. Продумаем это ещё раз. В своё время мы встретились с «другим» в возрасте своих трёх лет. В целом это-то и встречей трудно было назвать – так, почувствовали черную кошку в черной комнате. Но по крайней мере, оно – это чувство – стало толчком к тому, что мы как-то, косвенной рекурсией, обнаружили собственное «я».

У нас возникло, по существу, конечно, ложное, чувство, что мы можем как-то управлять окружающим нас миром. Зародившаяся тогда в нас плоскость мышления создала эффект некой нашей отстраненности: есть мир (наши состояния, значения), а есть то, что мы о нем думаем (наши представления, знаки).

Тогда это все тоже проходило через сопротивление, хотя мы и не понимали, кому и почему мы сопротивляемся. По большому счету нам это было нужно лишь затем, чтобы самих себя (свои состояния) взять хоть под какой-то контроль, начать что-то делать со своими состояниями.

С одной стороны, присутствует внешнее давление, с другой – мы пытаемся выразить собственное отношение. Отсюда негативизм, сопротивление, протесты: нам хочется, чтобы нам хотя бы не мешали, и без них ведь сложно – значения со знаками не спаиваются, а тут еще и под руку толкают. Наконец, мы по наивности требуем, чтобы мир был таким, каким мы хотим его видеть, а он не слушается.

Ситуация, какой мы ее видим в подростковом возрасте, сходная, хотя и происходит все это на другом уровне организации.

155. В подростковом возрасте наши состояния (значения) уже в достаточной мере спаяны с нашими представлениями (знаками), мы научились приноравливаться к внешним требованиям, как раз управляя собственными состояниями через мышление.

Не то чтобы мы ими реально управляли собой или как-то сознательно себя меняли, организовывали. Скорее, с помощью этого ресурса управления, еще, конечно, очень слабого, мы научились лавировать, подстраиваться, адаптироваться. Благо социальные игры, в которые мы были включены, еще не требовали от нас никакой сверхъестественной ответственности или осознанности.

Однако этот социальный слалом (дома, в школе, в референтной группе) – с бесконечным увертыванием, обхождением препятствий, подстройкой под требования, поиском обходных путей, чтобы получить желаемое, достаточная практика для формирования нашего личностного «я».

156. Причем это «я», конечно, является абсолютной фикцией – это лишь воображаемая ось, вокруг которой вращается все это действие, а лыжник наматывает свои круги. Но чем обильнее эта практика, тем иллюзия фактического наличия у нас некоего «я» становилась сильнее.

Всё происходившее с нами присваивалось теперь этому нашему личностному «я»: это же «я» расстраиваюсь, обижаюсь, плачу, радуюсь, смеюсь, злюсь, ругаюсь, дерусь, хочу того или другого.

Конечно, нам и в голову не приходит, что все эти состояния не имеют к нашему личностному «я» никакого причинного отношения. Попробуй объяснить ребенку, что он расстроился не из-за того, что ему не дали конфету, которую он заметил в буфете, а из-за того, что он просто ее увидел, у него возникло желание ее получить, но на самом деле ему это и не нужно, и не хотел он никакой конфеты, а просто так случилось – спровоцировали, и вот реакция. Не увидел бы, не знал бы о существовании этой конфеты – и проблемы бы не было. Ребенок вряд ли поймет. Взрослые – и те не понимают.

157. Итак, в подростковом возрасте мы приписываем своему личностному «я» те состояния, которые и составляют содержание нашего психического пространства (если, конечно, луч нашего осознанного внимания на эти состояния падает).

Но в отличие от ребенка трех лет, у молодого человека эти состояния достаточно крепко увязаны с понятийной сеткой (структурной организацией значений), а потому языковые конструкции, которые живут уже, по существу, по своим правилам (по социальным правилам, на освоение которых мы затратили такое количество времени и усилий)[17], напрягаются, когда их значения (располагающиеся «под ними» состояния) оказываются во взаимном противоречии.