Что-то гадкое в сарае

Резвей козленка, Вакх гуляет под луной,

А буйный Пан при свете дня царит;

Волнует песен их мотив шальной

Восторженных Менад и Баккарид,

Танцует свежий лист, внимающий напеву,

И распаленный бог нагую ловит деву,

Но трав, кустов зеленою стеной

Любовный поединок их сокрыт.

«Аталанта в Калидоне»

[22]

Все это началось — или, по крайней мере, началось то повествование, кое я имею вам предложить, — на прошлогоднюю Пасху: это такое время года, когда об узаконенном убийстве одного еврейского революционера две тысячи лет назад мы напоминаем друг другу раздачей шоколадных яиц детишкам тех, кто нам не нравится.

Весь день я провел в дурном расположении духа, недвусмысленно костеря Джока на чем свет стоит. Он великолепно отдавал себе отчет, что происходило это единственно от недоставки в тот день газет, а следовательно — и кроссворда «Таймс», но по собственным резонам предпочитал на меня дуться. Когда я осведомился, что у нас на ужин, он предерзко ответствовал, дескать, камердинеры истинных джентльменов в пасхальный понедельник всегда получают выходной, а слугам заботливых хозяев вообще-то полагается отгул на все праздники.

Я любезно разъяснил ему, что он — отнюдь не настоящий камердинер, натасканный на службу истинному джентльмену, а всего-навсего обычный головорез, и я, со своей стороны, в последнее время замечаю, что он начал воображать себе вовсе не по чину.

Ответ его прозвучал в дрательном падеже — и направлен был занозистым языком.

Сотрясаясь от ярости при мысли о пригретой на груди гадюке, я влатался в кое-какую одежонку и отправился раздобывать себе ужин в Сент-Хелиер; шины мои вгрызались в гравий с крайней злобностью, распределяя покрытие по близлежащим газонам. (Садовник все равно уже много недель кряду издавал глухое ворчание, и я бы с наслаждением отказался от его услуг: у Иоанны улиточий темп оного работника уже заслужил ему «ном-де-гер»[23] «Молния».)

В Сент-Хелиере тот ресторан, к коему я подготовил свои желудочные соки, был, разумеется, закрыт. У нас не только Сезон Пасхальных Заек, но еще и Один Из Этих Самых Дней. Сие меня и доконало. С животом, бурчащим от огорчения и расстроенных пептинов, я направился в «Клуб», решив досадить себе холодным пирогом с мясом и почками и ложными плодами молодого картофеля, где-то на Кипре насильно загнанными в бледную зрелость дозами цыплячьей пакости и крестьянской мочи.

На крыльце я встретился с Джорджем.

— Уже откушали? — спросил я.

— Нет. Посмотрел в меню. Такое в любых количествах поглощаемо лишь продавщицами. Ухожу. Поедемте со мной, сыграем в триктрак. В холодильнике осталась половина утки, если горничная не стянула. А вы могли бы приготовить какой-нибудь свой картофельный салат. Открою бутылку «Флёри», которое вам так нравится.

Сделка состоялась, и мы отправились — он в своем «ровере», я в нелепом «мини-ГТ», который приобрел лишь потому, что никогда не способен устоять перед явными противоречиями[24].

Едва мы въехали во двор и Джордж заглушил двигатель, до меня донеслись вопли. До Джорджа они не донеслись, покуда он не открыл дверцу своего лучшезвукоизолированного автомобиля, посему первым у входной двери — запертой — оказался я. Джордж пронзил замочную скважину ключом, миновал холл и взлетел по лестнице, не успел я опомниться от могучего толчка, им мне сообщенного.

Его супруга располагалась в спальне — довольно оголенная, ноги широко раскинуты — и визжала так, словно приближалась к крутому уклону на отрезке железной дороги корпорации «Атчисон, Топика и Санта-Фе»[25].

Я не мог не заметить, что супругина мохнатка, вопреки обычной практике, несколько светлее, нежели волосяной покров ее головы. Окно было распахнуто, и теплый ветерок колыхал портьеры, вся же комната источала аромат соития. Джордж тем временем высунулся в окно и покрепче ухватился за лиану, вившуюся по стене снаружи. Под весом ползучее растение оборвалось, и он приземлился на гравий с тем звуком, кой я вправе определить как «тошнотворный шмяк», а также с проклятьями, более подобающими столовой сержантского состава, нежели Джорджеву положению в обществе.