Что-то кончится, что-то начнется

Явился барон Фрейксенет из Брокилона с женой, красивой дриадой Браэнн, и пятью дочками, которых звали Моренн, Цирилла, Мона, Эитнэ и Кашка. Моренн выглядела на пятнадцать лет, а Кашка на пять. Все оказались огненно-рыжими, хотя у Фрейксенета волосы были черными, а у Браэнн — медово-золотыми. Браэнн снова ждала ребенка. Фрейксенет серьезно утверждал, что на сей раз должен родиться сын, на что ватага его рыжих дриад переглядывалась и хохотала, а Браэнн, слегка усмехаясь, добавляла, что «сына» будут звать Мелиссой.

Прибыл Однорукий Ярре, молодой жрец и летописец из Элландера, воспитанник Нэннеке. Ярре приехал главным образом ради Цири, в которую был влюблен. Цири, к отчаянию Нэннеке, казалось, полностью пренебрегала искалеченным юношей и его молчаливыми ухаживаниями.

Список нежданных гостей открывал князь Агловаль из Бремевоорда, приезд которого граничил с чудом, поскольку князь с Геральтом терпеть друг друга не могли. Еще более удивительным было то, что Агловаль явился в обществе супруги, сирены Шъееназ. Шъееназ когда-то ради князя отказалась от рыбьего хвоста в пользу двух необычайно красивых ножек, но было известно, что она никогда не отъезжала далеко от морского берега, ибо суша вызывала у нее страх.

Мало кто ждал прибытия других коронованных особ, тем более что их никто не приглашал. Однако же монархи прислали письма, подарки, послов — или все вместе. Должно быть, они сговорились, поскольку послы приехали группой, которая по дороге успела подружиться. Рыцарь Ив представлял короля Этайна, комес Суливой — короля Вензлава, сэр Матхольм — короля Сигизмунда, а сэр Деверо — королеву Адду, бывшую упырицу. Путешествие, должно быть, вышло веселым, поскольку у Ива была рассечена губа, у Суливоя рука висела на перевязи, Матхольм хромал, а Деверо страдал от такого похмелья, что едва держался в седле.

Никто не приглашал также золотого дракона Виллентретенмерта, поскольку никто не знал, как его пригласить и где искать. К общему удивлению, дракон явился, разумеется инкогнито, в обличье рыцаря Борха Три Галки. Там, где оказывался Лютик, ни о каком инкогнито, ясное дело, не могло быть и речи, но мало кто верил поэту, когда он показывал на кудрявого рыцаря и твердил, что это дракон.

Никто также не приглашал и никто не ждал появления живописного сброда, именующего себя «друзьями и знакомыми» Лютика. В их число входили главным образом поэты, музыканты и трубадуры, а также акробат, профессиональный игрок в кости, дрессировщица крокодилов и четыре красочные девицы, из которых три походили на шлюх, а четвертая, которая шлюхой не выглядела, вне всякого сомнения ею являлась. Группу дополняли два пророка, — из них один фальшивый, — один скульптор по мрамору, один светловолосый и вечно пьяный медиум женского пола и один рябой гном, который утверждал, что его зовут Шуттенбах.

На магическом судне — амфибии, напоминающей помесь лебедя с большой подушкой, прибыли чародеи. Их оказалось вчетверо меньше, чем приглашали, и втрое больше, чем ожидалось, поскольку собратья Йеннифэр, как гласила молва, осуждали ее союз с человеком «со стороны», а тем более ведьмаком. Часть вообще проигнорировала приглашение, другие отговорились нехваткой времени и необходимостью присутствовать на ежегодном всемирном сборе чародеев. Так что на палубе «подушечника» — как окрестил его Лютик — стояли только Доррегарай из Воле и Радклифф из Оксенфурта.

И еще Трисс Меригольд с волосами цвета каштана в октябре.

VI

— Это ты пригласил Трисс Меригольд?

— Нет, — покачал головой ведьмак, от души радуясь тому, что мутация кровеносных сосудов лишила его возможности краснеть. — Не я. Подозреваю, что Лютик, хотя они все утверждают, что о свадьбе узнали из магических кристаллов.

— Я не желаю, чтобы Трисс присутствовала на моей свадьбе!

— Почему? Она ведь твоя подруга.

— Не делай из меня идиотку, ведьмак! Все знают, что ты с ней спал!

— Неправда!

Фиалковые глаза Йеннифэр опасно прищурились.

— Правда!

— Неправда!

— Правда!

— Ну ладно, — он со злостью отвернулся. — Правда. И что с того?

С минуту чародейка молчала, поигрывая обсидиановой звездой, приколотой к черной бархотке.

— Ничего, — сказала она наконец. — Но я хотела, чтобы ты признался. Никогда не пытайся мне лгать, Геральт. Никогда.

VII

Стена пахла мокрым камнем и кислыми сорняками, солнце просвечивало сквозь коричневую воду рва, выхватывая теплую зелень тины, покрывающей дно, и яркую желтизну кувшинок, плавающих на поверхности.

Замок медленно пробуждался к жизни. В западном крыле кто-то стукнул ставнями и рассмеялся. Еще кто-то слабым голосом просил рассола из-под квашеной капусты. Один из гостящих в Розроге коллег Лютика, невидимый, напевал за бритьем:

За овином, на заборе

Петушок распелся.

Сейчас выйду к тебе, дроля,

Я почти оделся.

Скрипнула дверь, во двор вышел Лютик, потягиваясь и протирая глаза.

— Как дела, жених? — сказал он утомленно. — Если намерен смыться, сейчас у тебя последняя возможность.

— Ранняя ты пташка, Лютик.