Что-то пошло не так. Послесловие

И вдруг в уголке глаза ребёнка показалась прозрачная капелька. На мгновение слезинка задержалась, обрастая болью, потом медленно покатилась по щеке, оставляя по себе едва заметную узкую дорожку. Она катилась целую вечность, и вечность эта состояла из жизни и смерти, из прошлого и настоящего, а ещё – из растерянности, недоумения и обиды на мир, детской обиды на взрослый мир.

Слеза неторопливо исчезла в повязках, скрывающих раны, дыхание девочки снова выровнялось, но она так и не пришла в себя.

Потрясённый Иван заскрежетал зубами, не стесняясь, выругался и стиснул рукоятку костыля так, что тот не выдержал – лопнул.

– Пресвятая Богородице, что я здесь делаю?

Ответа не последовало – Богдан не знал, что сказать, а Пречистая Дева, видимо, не сочла нужным отвечать. На поверку оказалось, что два взрослых мужика бессильны перед крошечной частичкой горя, и эта беспомощность ещё больше терзала и мучила.

– А ведь мы их со всех сторон обложили… Как на охоте. Флажками затянули, двумя рядами, чтобы прорваться не смогли… Людей обложили, как зверя… Людей, как зверя, затравили, – будто сам удивляясь тому, что говорит, как заведённый, повторял Иван. – Но волчица, от охотников слыхал, если детям её угрожает опасность, может прорвать даже огненное кольцо.

Мужчина беспокойно метался по палате, что-то бормотал себе под нос, затем, устав ходить, садился на табуретку и, уставившись в одну точку, раскачивался, как маятник. В перерывах между этими бессмысленными занятиями он подолгу стоял у кровати раненой, грузно опираясь на костыли и прислушиваясь к её слабому дыханию, словно хотел хоть чем-нибудь ей помочь.

Спустя некоторое время Иван подошёл к окну, направил взгляд на небо, и так застыл в молчании. Только ближе к вечеру, немного успокоившись, он заговорил:

– Когда Оксанка моя в таком же возрасте была, соседка пошутила, что в доме пауков трогать нельзя.

Увидев изумлённый взгляд Богдана, объяснил:

– Чтобы деньги водились. Да-да, чтобы деньги водились! Тамара пошутила, а дочка её шутку всерьёз восприняла. Примерно через неделю наш дом превратился в террариум. Каких только тварей о восьми ногах у нас тогда не перебывало! До сих пор не понимаю, где она их брала. Правда, кроме пауков, ничего больше в доме не завелось… – вымученно усмехнулся Иван своим мыслям.

Настроение его менялось каждую минуту – от нервного смеха до полного отчаяния и хандры. И говорил он только об одном – о дочери, которая была нечаянной радостью его и смыслом всей его жизни, и раненую рассматривал, именно, как дочь, как дитя, пусть даже чужое. Сам того не ведая, Иван поставил знак равенства между детьми – родными и чужими, и этим подписал себе приговор – понятно было, что к прежней жизни он больше не сможет вернуться.

В том месте, где у Богдана когда-то было сердце, снова заныло-защемило – и его девочки в детстве принимали всё за чистую монету. Однажды Таня, услышав, как бабушка жаловалась: «Что-то я совсем духом упала», без задней мысли посоветовала: «Ты, бабуля, старый дух не поднимай, ты новый себе заведи, здоровый, чтобы больше не падал». Вот, если была бы возможность новый дух завести, а ещё – новое сердце, новую душу, чтобы можно было случившееся пережить, не отчаявшись.

А вскоре выяснилось, что действительность ещё хуже, намного хуже, чем они предполагали, и было чего беспокоиться.

– Наша девчушка, поселковая, – горестно вздохнула подоспевшая вскорости Люба, машинально поправляя на девочке простыню. – Отца её в самом начале не стало – в ополчение ушёл, да там, царствие ему небесное, и сгинул. А мать – в операционной сейчас. Даже не знаю, выживет ли, уж больно много ей досталось – дочку собою закрыла, и то от осколков не уберегла, а сама…

Оказалось, пострадавшие – из её района, который в очередной раз был обстрелян из тяжёлого оружия. Женщина нарочно не называла тех, кто стрелял, но оба они прятали глаза, понимая, кто стоял за прицелами «градов». Услышав историю девочки, Иван стал бледнее мела. Богдан догадывался, что его задело – у самого дочь без матери росла, а тут, мало, что совсем одна осталась, ещё и ранена.

Люба по-бабьи заломила руки:

– Господи! Неужели это всё правда? Неужели это всё происходит с нами? Кто бы год назад сказал, что у нас случится война? Помню, мелкой была, анекдоты про «мыло-спички» ходили, кой-кто, действительно, запасался впрок, а сейчас? Проснулись – стреляют, умылись – бомбят… И не чужие вроде, свои… Не могу понять. И к чему всё идёт? Сидела как-то, думала, что дальше будет, да так ничего и не придумала, знаю только, что «сегодня бились, завтра помирились» – точно не пройдёт. Не получится обратно в Украину – уж больно горя много, чтобы его забыть, слишком рана свежа, слишком сильно болит…