Что-то пошло не так. Послесловие

За разговором он и не заметил, как разрушенная артиллерийским обстрелом улица закончилась, и на смену ей пришло открытое пространство – в лицо пахнуло ветром, настоянным на пыли, копоти и гари, а под ногами захрустело густое крошево асфальта и стекла.

Свет трассёров, пронзивших в нескольких местах небо, выхватил на мгновение останки побитой свежими воронками взлетно-посадочной полосы, вдоль неё – обнаженные рёбра сожжённых самолетов, а поодаль – нагромождение мертвой, застывшей в последних конвульсиях арматуры и бетона диспетчерской вышки, больше похожей на оставленный жильцами ржавый термитник, готовый в любую минуту упасть и рассыпаться в пыль.

– Аэропорт, – вздохнула рядом баба Варя. – С тридцать третьего года стоял. Раньше, как и город, «Сталино» назывался. Даже немец не тронул, хотя, не дай Бог, свирепствовал фашист. В сорок четвёртом, как только наши вернулись – заработал опять.

В двух шагах от них торчали из земли уродливые руины искореженного огнём, грузно осевшего пассажирского терминала, открытого всего каких-то пару лет назад, и транспортной стоянки, ставшей последним пристанищем нескольким десяткам сгоревших автомобилей, а перед глазами Богдана проносились и исчезали сцены торжественного открытия аэровокзала – почтенные гости, элегантные стюардессы, огромный, на всю стену, портрет композитора Прокофьева и музыка…

Незаметно жалкие развалины терминала сменили такие же лишенные жизни, порванные на части хозяйственные постройки, а музыку – высокий истерический визг, по всей видимости, мышей или других мелких животных. За визгом последовало глухое пыхтение, в лицо пахнуло гниющими отходами и взору его открылась вселяющая ужас картина: жирные лоснящиеся крысы, сыто отсвечивая масляными глазками, лениво сновали среди обезображенных, расползающихся человеческих останков.

Внезапно мерзкие твари насторожились, навострили уши и так застыли, прислушиваясь. Вскоре послышались приближающиеся тяжелые шаги. Крысы неохотно оторвались от своей жуткой трапезы и, раздраженно подёргивая ощетинившимися усами, неторопливо отошли на безопасное расстояние, а из темноты вынырнули угрюмые тени, с размаху бросили на кучу гниющих тел ещё один труп и снова исчезли, бесследно растворившись во мраке. Крысы жадно набросились на свежатину, деловито обгладывая, в первую очередь, открытые участки тела – руки и лицо.

– Пойдём. Мертвые должны быть погребены, а этот вообще живой, но его туда же, на свалку.

Человек, лежащий на горе трупов, действительно, пошевелился, но тут же, открыв в последний раз глаза и рот, застыл. Грызуны на его действия даже внимания не обратили.

– Дошёл, бедолага, – перекрестилась баба Варя. В голосе её сквозила такая пронзительная боль, что Богдан её, казалось, почувствовал на ощупь, а ещё почувствовал, что земля, на которой он стоит, шатается и превращается в раскалённые угли.

– Они их киборхами называют, героями, хотя не все ли равно, под каким именем пропадать? Сами пришли. Никто не звал. А герои у нас свои есть – Краснодон рядом, и Саур-могила. Пусть своих забирают домой.

Вдалеке раздались глухие взрывы. Баба Варя с тревогой подняла глаза на небо:

– Опять по городу стреляют. Тяжелыми. Даже ночью от них спасу нет, нету спокойствия. Устала я, пойду… Кто-то руку потерял. Видать, она ему не нужна. Была бы нужна – искал бы. Земля святая скроет прах… Вода студёная смоет грех…

Продолжая что-то невнятно бормотать себе под нос, женщина подняла с земли оторванную человеческую руку, завернула её в лежащие рядом грязные лохмотья и пристроила среди битых кирпичей. Потом, с тоской окинув взглядом кучу гниющих тел, обложенных пирующими крысами, прикрыла свёрток длинной обгоревшей доской. В хлопотах баба Варя снова превратилась в тень, которая в свою очередь тут же растаяла в темноте, оставив Богдана путешествовать в одиночестве, отчего озябшая душа его ещё более съежилась, будто усохла, окаменела.

Вскоре и уничтоженный посёлок, и разрушенный аэропорт остались позади, но жуткое зрелище снова вернуло Богдана к его снам, и тотчас он увидел возле себя уже знакомую маленькую фигурку в красной юбке. Девочка стояла у самого края реки, вполоборота к нему, и неотрывно, как заворожённая, смотрела в воду. На её оцепеневшем от испуга лице застыло выражение неподдельного ужаса – у ног её, на мелководье, лежало неподвижное женское тело. Неторопливое течение лениво шевелило длинные волосы мертвой, спутанные с бурыми прядями водорослей, а молодые щуки, в палец толщиной, резвились, откусывая изрезанную на полосы нагую плоть покойной.

Земля под ногами его, казалось, ещё больше зашаталась и накалилась добела, до такой степени, что стоять на ней было уже невозможно, а ещё немного погодя он почувствовал, как обжигающие угли острыми иглами вонзаются в сердце.

– Разряд! – раздалось где-то рядом. – Ещё разряд!

Потом послышался голос Натальи:

– Богдан, не уходи! Прошу тебя!