Что-то пошло не так

– Сплошным потоком ложь из Киева льётся… Ложь, грязь и обман… Грех это, большой грех… И перед Богом, и перед людьми… Неужели люди не боятся ответственности за свои слова? Неужели завтра конец света? Да и перед концом света покаяние должно быть, а не ложь и враньё. Говорят, что мы – боевики, что сепаратисты, террористы… А мы дом свой защищаем… Дом свой…

Татьяна Ильинична тяжело вздыхает. Богдан видит, как в одно мгновение женщина состарилась, поникла. Губы её сжались в тонкую полоску, возле них появились горькие складочки, но это было только одно мгновение, а потом в голосе её снова звучит сила, снова звучит уверенность:

– Наша это земля. И дом наш. И защищать мы его будем для наших детей и внуков.

Женщина отходит к окну, подозрительно шмыгая носом, потом возвращается к кровати мужа, грузно садится, а Богдан вспоминает разбомбленный поселок, старую учительницу, кутающуюся в шаль, её вынужденных постояльцев и лицо Саввы: «Из минометов, мрази, лупили. Ад кромешный! Почти вся деревня выгорела…» Дом… Для детей… Да, эти люди будут защищать свой дом, защищать от таких, как он, пришедших разрушить его…

Мысли его переносятся во Львов. Перед глазами возникает узкая, мощёная брусчаткой, улица. Он «открывает» кованную железную дверь в подворотню, «проходит» в чистый, с традиционным кошачьим запахом, двор… Дверь в подъезд непринужденно распахивается, и перед его глазами появляется лестница с массивными чугунными перилами. Внизу одного из отполированных людьми и временем деревянных поручней прячутся три маленькие буквы. Рука привычно тянется к укромному местечку, нащупывает полустертую надпись «К.Б.З.». Свои инициалы он вырезал ещё в четвертом классе, в тайной детской надежде «оставить след на земле и память для потомков».

Внезапно вверху по лестнице хлопает дверь, слышно, как кто-то быстро спускается вниз по ступенькам. Не желая «встречаться» с соседями, Богдан «возвращается» на улицу, где мимо него, весело позванивая на ходу и негромко постукивая на стыках, пробегает аккуратный трамвайчик, обклеенный яркими афишами воздушных акробатов, крохотных забавных обезьянок и серых унылых слонов с обвисшими от старости ушами.

В самом центре цирковой рекламы самодовольно ухмыляется огромный клоун с широкой искусственной улыбкой и неожиданно жёстким взглядом прищуренных щёлочек-глаз. На ближайшем повороте клоун вдруг оживает, ехидно показывает Богдану язык и крутит у виска пальцем.

Трамвай и себе насмешливо подмигивает ему на прощание габаритными огнями и исчезает за углом дома, а вокруг воцаряется благословенная тишина – тишина, в которой не слышно ни воя снарядов, ни взрывов мин, тишина, в которой не рыдают скорбно матери, и не плачут раненные дети…

Снова раздаётся звук открываемой двери, на этот раз ближе, в палату. Уставший глаз Богдана едва различает очертания нескольких вошедших, потом слышит голос доктора:

– Ну вот, повезло вам, молодой человек, право, под счастливой звездой родились… М-да, под счастливой звездой…

Доктор возбужденно жестикулирует, довольно потирает руки, кажется, ещё немного – и он пустится в пляс или взлетит в небо, как птица.

– Знакомьтесь, Богдан, это – Александр Васильевич, наш коллега – врач-офтальмолог, из Донецка. Теперь я уверен, Богдан, что ваше зрение в надежных руках. Целиком и полностью в надежных руках…

Доктор отходит к двери, пропуская к кровати человека с приятным лёгким запахом. Богдан принюхивается, пытаясь вспомнить, откуда он знает этот аромат. «Туалетная вода «О'жен»… Да-да, это «О'жен»!» В памяти всплывает яркий свет операционных ламп из недавнего сна и знакомые глаза на закрытом медицинской маской лице.

Человек молчит, но Богдан чувствует на себе его пристальный взгляд. «Не может быть! Александр… Саша? Конечно же, он – Александр Васильевич, бывший его сослуживец! Точно, он! Кто же ещё? Вот это сюрприз! Ну да, его же тогда отец после интернатуры в армию сдал, чтобы сын, прежде чем идти на работу, «школу жизни» прошёл. Ты смотри, каким важным стал – доктор, однако! Совсем на прежнего ботаника не похож», – радуется он за друга, но раскрываться не спешит – пусть тот помучается немного, узнавая.

Из открытого окна доносятся глухие раскаты. «Снова гроза», – думает беспечно, с удивлением наблюдая, как Татьяна Ильинична темнеет на лице и вытягивает шею, прислушиваясь к звуку.

Александр подается вперед, пробует разглядеть его лицо, часть которого скрыта повязкой, смешно прикрывает глаз, медленно открывает рот, но мимо него, как слон в посудной лавке, к Богдану пробирается третий посетитель, которым оказывается Михаил. Он бесцеремонно отодвигает приезжего доктора в сторонку, поближе к выходу, по-медвежьи обнимает Богдана, крепко, до боли сжимает его руку в приветствии.

– Ну вот, брательник, зря сомневался, будешь видеть! Теперь уж точно, наверняка! Сам слышал, как доктор обещал!..

Миша что-то спрашивает, громко смеется, но Богдан уже не слушает его, а, как и Татьяна Ильинична, внимательно прислушивается к звуку грома, начиная подозревать что-то неладное.