Что-то… (сборник)

Люди привыкли общаться с помощью слов. Это для них слишком естественно, чтобы задумываться о значимости умения говорить. Нормальный человек должен уметь говорить, – по крайней мере, произносить слова – иначе, какой же он нормальный человек. И будь он всех семи пядей во лбу, но человека не способного говорить будут считать каким угодно – умным, милым – но не «нормальным». И с этим ничего нельзя поделать. Никита понял это вскоре после своего странного онемения. Приятельские связи довольно быстро и неотвратимо распались; невозможность элементарно созвониться и пассивное участие в оживлённых дружеских беседах очень быстро привели к естественному отчуждению Никиты из приятельских тусовок. Впрочем, это он воспринял даже с некоторым облегчением – легче знать, что ты где-то не нужен, чем быть там, являясь объектом натужного внимания в память о былых временах. Трудно общаться с людьми, которые знают, какой ты «был нормальный», а сейчас… Ты становишься для них чуждым, и происходит вполне естественное отторжение. Но если от этого можно даже вздохнуть с облегчением, пусть и с лёгкой досадой, то крушения эмоциональных, чувственных, любовных взаимоотношений можно просто задохнуться от невозможности выразить свои переживания даже невнятным криком.

Ирина была очень симпатичной рыжеволосой девушкой с задорными, очень живыми манерами. Они познакомились на пикнике с шашлыками у двоюродного дяди Никиты и встречались уже четвёртый год. Их отношения были ровными, но приятно ровными, и этого им было достаточно. Они оба не форсировали события; положение вещей их не просто «удовлетворяло», а доставляло удовольствие во всех проявлениях оного. Потому Никите было вдвойне больнее пережить то, как их с Ириной отношения сошли на нет. Вначале всё было вроде бы нормально – нежное сочувствие, сопереживание, ласковая поддержка. Но постепенно отношения стали вянуть. Какое-то время Ирина «исполняла соло» оживлённые беседы двух близких людей. Но со временем даже её жизнерадостности перестало хватать на то, чтобы компенсировать молчание Никиты. Да и самого Никиту тяготила роль молчаливого собеседника. Он пытался писать ответные реплики в блокноте, но такое «хромающее» общение только утомляло и подспудно раздражало их обоих. Наверное, их чувства оказались не настолько сильным, чтобы продолжать отношения исключительно на эмоциональном уровне. Понимание этого, однако, слабо утешало Никиту после того, как тягуче разорвалась почти родственная, по чувствам и ощущениям, связь с Ириной. Те четыре месяца заставили его завидовать собакам, имеющим возможность повыть.

В конце концов, жизнь «устаканилась» в новых, ограниченных рамках. Никита за полгода до онемения окончил лингвистический институт и знал французский, английский и испанский. Теперь ему виделась в этом злая ирония – владеть тремя иностранными языками, и не владеть своим собственным, ставшим бесполезным, языком. Его бывший преподаватель помог ему найти работу по специальности, и он работал на дому, переводя всё и вся для всех.

Общаться с родными было легче – они были терпеливы и… они были родными. Даже племянники – дети старшей сестры и двоюродного брата – не утратили своей привязанности к молодому дяде, который, бывало, рассказывал им много прикольных вещей и всегда заступался за них перед излишне придирающимися родителями. Даже теперь он вступался за них, выражая своё мнение по какому-либо поводу мимикой и жестами. Почти всегда получалось понятно, а иногда даже забавно. Никита упорно работал над своей мимикой, стараясь как можно ясней выражать хотя бы самые простые реакции – согласие, неодобрение, непонимание и тому подобное. Поначалу получалось топорное гримассничество, пока он не понял, что слишком напрягается, стараясь быть повыразительней. Со временем он научился расслаблять мышцы лица и позволять им самим принимать выражение, соответствующее эмоции, которые он испытывал в данный момент. Через полтора года брат сказал ему, с доброй усмешкой, что теперь по выражению его лица можно понять даже то, на сколько букв он посылает человека – на три или больше.

Те чувства и мысли, которые он не мог выразить словами, нашли своё выражение в мимике лица. Но при всём этом, Никиту продолжала тяготить его немота. Он жил в своём замкнутом мирке, оставаясь чужим для всего остального мира, в котором ценилась коммуникабельность, основной составляющей которой считается так называемое «вербальное» общение. И хотя «проходя мимоходом» латынь в институте, Никита знал пословицу о том, что слова улетают, а написанное остаётся, он понимал, что слово сказанное имеет большее значение, чем слово написанное; и неправда насчёт «не вырубить топором» – написанное должно быть кем-то прочитано, а человек предпочитает, всё-таки, услышать. По крайней мере, при личном общении. Так что «личная» жизнь Никиты находилась в совершенно атрофированном состоянии.