Что-то в большом городе (СИ)

— Поехали, — Герман подкинул ключ, и Костя ловко перехватил его на лету.

— Куда?

— Я покажу дорогу.

* * *

Они молчали всю дорогу. Костя молчал явно из принципа. Герман — потому что не знал, что сказать. Тут была такая ситуация, что за него все скажет то место, в которое они приедут. Он лишь велел Косте следовать за машиной охраны. Именно секьюрити Герман назвал адрес конечного пункта назначения. А теперь Герман молчал. И даже не комментировал манеру езды сына. Нормально он едет. Раньше Герману служба охраны регулярно докалывала о том, что сын лихачит. Ну и штрафы говорили сами за себя. А сейчас… То ли Костя повзрослел. То ли, если ехать, следуя за другой машиной, особо не полихачишь. А до этого Герман не раз и не два выдерживал бой с сыном по поводу машины. Та, которую дал ему отец, Костю не очень устраивала. Мальчику, конечно, хотелось чего-то поборзее, помощнее, чтобы только педаль в пол — и машина рвет из-под себя. А Герман… Герман один раз взял его на похороны. Его коллега по бизнесу хоронил сына, как раз вот такого, на пару лет старше, мальчишку, который на этой самой дурной да дерзкой машине не справился с управлением — и всмятку, так, что хоронили в закрытом гробу. После этого Костя свои претензии поумерил.

* * *

Костя понял все сразу. Едва припарковал машину и прочел надпись над черными коваными воротами.

— Дальше — пешком, — Герман перегнулся и взял с заднего сиденья темно-бордовые розы на длинных стеблях. — Пойдем.

За Костю реально болело сердце. С каждым шагом болело все сильнее. Герман видел, как расширены его глаза. Как он пытается удержать сбивающееся дыхание. Как нервно, сам того не замечая, то и дело облизывает губы.

Ему сейчас… Герман даже не представлял — как. Сам он сегодня утром проснулся с твердым и ясным решением. Оно родилось в нем, видимо, ночью. После его рассказа Марьяне. После ее слов о том, что он ограбил собственного сына.

Теперь Герману было это очевидно. И пришло время отдавать этот долг. Все проценты, которые могли накопиться за двадцать лет, Герман постарался взять на себя. Но Косте сейчас было очень тяжело.

И никак ему не облегчить эту ношу. Но и дальше с ней жить — нельзя.

На черном гранитном памятнике не было фотографии. Даже фамилии не было — тогда Герман посчитал это правильным. Только имя: «Лина». И даты рождения и смерти.

Костя замер. Герману казалось — и все вокруг замерло. И тихо было как-то совершенно ненормально, и даже вороны, дежурные обитатели этих мест, не каркали.

— У нее сегодня день рождения, — сипло произнес Костя.

— Да, — так же сипло отозвался Герман. На самом деле, он это вот только что сообразил. Как все совпало. Или это не совпадение. А просто все сошлось в одной точке, в одно время. Как знак того, что все делается правильно.

Костя сделал пару шагов и встал совсем рядом с памятником. И снова замер. Но Герман видел, как поднимаются и опускаются плечи сына. Как оставить своего ребенка в такой тяжелый момент? И как помочь, если ты сам во всем виноват?!

Герман тоже сделал пару шагов, наклонился и положил цветы на могилу. Выпрямился. И в это время Костя резко развернулся, вцепился отцу в плечи — и зарыдал.

Герман прижимал к себе содрогающееся тело сына, слушал его плач, который походил то на рычание, то на вой. Костя никогда так не плакал даже в детстве. Его двадцатилетний сын, который считал себя взрослым — куда взрослее своего сорокашестилетнего отца — снова превратился в маленького мальчишку, который остро нуждался в любви и утешении. И кто его даст, если не отец? Герман прижимал скрючившегося Костю к своему плечу, гладил по голове и по спине и что-то говорил. Не понимал, что — но говорил. И сам дышал, дышал, дышал, чтобы унять резкую боль в груди слева.

Затих Костя внезапно. Резко отступил, оттер лицо рукавом куртки.

— У тебя есть ее фотография?

— Да.

Все фотографии Герман тогда уничтожил. Вычеркнул и стер, как и все остальное. А потом, спустя полгода после смерти Лины, с разницей в две недели ушли из жизни ее родители — сначала мать, а потом отец. На похороны тестя Герман все же поехал — потому что ему оборвала телефон тетка Лины, сестра ее матери. «Денег им надо», — решил тогда Герман. И поехал. Деньги и в самом деле оказались нужны, и он оплатил все, что попросили. И уехал обратно. Но почему-то перед тем, как уйти из опустевшей квартиры родителей Лины, он взял стоящую за стеклом шкафа фотографию. На снимке Лина была совсем молоденькой, младше, чем Костя сейчас. Либо последний класс школы, либо первый курс университета. Но явно снимок еще тех времен, когда она не была знакома с Германом. На фотографии была запечатлена беззаботная улыбчивая девочка.

Этот снимок долго-долго лежал в запертом на ключ ящике его стола. И сегодня Герман отпер ящик, взял снимок и положил его во внутренний карман пиджака. Этот снимок Герман теперь и протянул Косте.

У сына дрожали руки, когда он взял фотографию. Костя жадно всматривался в нее, у сына шевелились губы, но звуков не было. А потом он, не поднимая головы, спросил:

— Я похож на нее, да?

— Да. У тебя глаза матери.