Что ты сделал

— Он заранее прихватил нож. Это выглядит как покушение на убийство, — сказала я. А настоящее убийство может произойти, если она не согласится мне помочь: Майк умрет. — Я знаю, что ты ненавидишь нас, но ты ведь не хочешь, чтобы Джейка посадили. Его могут осудить как взрослого. По крайней мере на пять лет, если не больше. Это разрушит его жизнь.

— А ты крепка духом. Советуешь мне по части сына.

— Я пытаюсь помочь, — не очень-то любезно отозвалась я. — Он чуть не зарезал моего мужа, и я не обязана ему помогать. Но если я скажу, что он хороший мальчик и не хотел этого делать, может сработать. Или скажу, что он просто думал напугать Майка и не собирался пускать нож в ход.

— Я уже просила тебя об этом, ты сказала «нет». Что изменилось?

Я сделала глубокий вдох и ответила:

— Если Майк не получит частицы донорской печени, он умрет. Ждать подходящего случая слишком долго, но если будет совпадение с кровным родственником…

Карен уставилась на меня:

— Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

— Другого выхода нет. На трансплантацию длинная очередь, Кэсси не подходит, Бенджи слишком мал, а нужен именно родственник.

Она издала лающий смешок:

— Должна признать, в конце концов у тебя появился характер.

— У меня нет выбора. Иначе он умрет. И если это случится, Джейку предъявят обвинение в убийстве. Хотя бы и в непреднамеренном.

Карен наклонилась к пепельнице, чтобы затушить окурок. Я поняла, что она потрясена услышанным.

— Зачем нам ему помогать? Мы что — бедные родственники, которых можно пустить на органы? Боже, Эли, это как в чертовом «Не отпускай меня»[30].

В другое время мы посмеялись бы над этим сравнением.

— Я пытаюсь спасти твоего сына от тюрьмы. Да я практически вырастила его вместе с ней!

— Я не хочу, чтобы Майк умер. Если он умрет, суда над ним не будет. Ты этого хочешь?

— Он может отделаться и так, — сказала Карен, поигрывая сигаретой. — Я единственная говорю, что не было обоюдного согласия, а учитывая прошлые наши отношения… Полиция все о них знает, не говоря уже о разных моих мужчинах.

Я промолчала.

— Мне надо, чтобы кто-то заявил, что был свидетелем случившегося, — продолжала она. — Или чтобы Майк признал вину. Или нужен кто-то, кто говорил с ним сразу после…

Она объясняла мне все это как ребенку, но я уже знала, чего она хочет. Я и забыла, какая она умная. Учеба в Оксфорде давалась ей невероятно легко, и именно поэтому все были поражены, когда она не сдала экзамены.

— Я ничего не видела. А если бы видела, то сказала бы. Ты же меня знаешь.

Она не переспросила: «Правда?», хотя наверняка с трудом удержалась от этого.

— Эли, мне необходимо, чтобы люди верили мне. А если это не сработает, если в суде скажут, что я соврала или что сама этого хотела… это убьет меня. Правда убьет. Я не могу спать. Я совсем одна. Каждый раз, когда я слышу шум снаружи или внизу, я выскакиваю на середину комнаты и не могу дышать; чувствую, что умираю.

— Это паническая атака, — сказала я.

Женщины в приюте часто страдали от них.

— Да. Я и себя спрашиваю иногда — мы раньше делали это, правда ли все так ужасно именно из-за того, что в тот раз я не хотела секса? И почему же я не могу спать и есть? Я пытаюсь все расставить по своим местам: ты ненавидишь меня, с Джейком все плохо, и с Майком — тоже, но я знаю, что говорю правду, я так чувствую и ничего не могу с этим поделать. Ведь есть же разница между объятиями и удушением! Мне не объяснить… Пока тебя так не схватят, пока не ощутишь, до чего слаба и беспомощна, ты не поймешь, каково это.

— У меня нет к тебе ненависти, — произнесла я, однако сама себе не поверила.

Пару дней назад я хотела ее убить, представляя себе, как снова и снова бью ее кулаком по лицу. И разве я не рассказала полиции все секреты, которые она поверяла мне про свои самые темные дела и худшие эпизоды в жизни?

— Я бы хотела тебе помочь, но ничего не видела, и он ничего не сказал мне, когда протрезвел. Он был в отключке в ту ночь и очень замерз.

— Но он вполне мог проговориться. Никого же не было рядом, и никто бы не услышал. Он мог сказать что-то вроде: «Прости меня», или «Она сама этого хотела», или «Я не собирался причинять ей боль».

Однако я не могла представить, что Майк говорит такое. Извинения или мольбы — не его конек. Он никогда не видел особого смысла зацикливаться на своей вине: что сделано, то сделано.

Она продолжала:

— Может, ты пропустила мимо ушей, потому что была в шоке. Не хотела верить в это. Но ты подумай, вдруг ты все-таки слышала что-то тогда, и, если вспомнишь, сходи в полицию снова.

Глядя мне прямо в глаза, она добавила:

— В конце концов, тебе не впервой врать полицейским.

О да, вот она, скрытая угроза, ей известно, что эту черту я уже переступила однажды. И не могу сказать, что вступила в противоречие со своими моральными убеждениями. Вовсе нет.

— И если я это сделаю?..

— Ну, тогда я могу поговорить с Джейки и объяснить ему ситуацию.

Я прекрасно ее поняла, больше ничего не стоило добавлять — все-таки мы полжизни были лучшими подругами.

— Если так, никто не должен знать, что я приезжала сюда сегодня. Это преступление.

— Да.

— А соседи?