Читаем Что вдруг полностью

Что вдруг

У греков, в благословенной Элладе, она олицетворялась прекрасною женщиной. Афродита было ее имя. А господином ее, ее повелителем был Эрос – крылатое дитя. Капризный, ветреный, – он пускал золотые стрелы, и сладостны были раны от них. Легкая боль – сладкая боль. Просто и мудро любили эллины, ибо души их были от Солнечного Аполлона.

У египтян, скрытных мудрых египтян, была дева-львица. Сфинкс имя ей. Узки каменные глаза, страшна улыбка широких уст, когтисты лапы. И ей поклонился новый мир. Она – Богиня нашей любви, Владычица дум и сердец.

И прекрасной Афродите, и ужасному Сфинксу поверил Ходасевич. Поверил и преклонился. Захотел узреть и узрел. И пропел двуединой любви песни нежные, скорбные, молитвенные. Он знал, что не умерла Афродита, он чувствовал ее благоуханное дыхание, он видел ее синие очи, они, как звезды, указывали ему путь. И он шел к ней, далекой, недоступной, шел по тернистому пути, не смея надеяться, не дерзая верить:

Я до тебя не добреду,Цветок нетленный, цвет мой милый… —

шептали запекшиеся губы.

В лесу, пред ликом темноты,Не станешь ты ничьей добычей.

Потому что ты священно недоступна, любовь!

Оберегут тебя цветы,Да шум сосны, да окрик птичий…

О тебе можно только грустить, только мечтать в ночи на трудной дороге.

Но та же ночь, что сердце жметВ неумолимых тяжких лапах,Мне, как святыню, донесетТвой несказанный, дальний запах.

Какое благоговение! Только услышать аромат недостижимо-нежной, цветущей раз в столетие, истинной святой любви, той любви, для которой свил поэт венок из непорочно-белых цветов, для увенчания которой он готов идти за тридевять земель. Но дойти нельзя. Дорога бесконечна. И Ходасевич горестно восклицает:

Я брошу в озеро венок,И как он медленно потонет…

В бездонное озеро печали брошен венок Афродиты…

…Самая хмельная боль – Безнадежность,Самая строгая повесть – Любовь

Но все ж

Счастлив поэт, которого не минулБанальный миг, воспетый столько раз.

Потому что

Благословен ты, рокот соловьиный!Как хорошо опять, еще, ещеВнимать тебе с таинственной кузиной,Шептать стихи, волнуясь горячо,И в темноте, над дремлющей куртинойЧуть различать склоненное плечо!… О, радости любви простой,Утехи нежных обольщений!Вы величавей, вы священнейВеличия души пустой…

Но это, увы, только остановка на трудном пути, и воззвал уже алчный Сфинкс, и

тот, кто слагал вам стихи про объятья,их разомкнул и упал мертвецом!

Рассеялся пленительный обман, «снова ровен стук сердец», странно чужды стали

бедные волненьяЛюбви невинной и простой.Господь нам не дал примиреньяС своей цветущею землей.

Но душа ужаснулась принять Сфинкса, она нашла в себе силы лишь заглянуть в его каменные глаза, и… поэт, уйдя от любви в равнодушие, со злою иронией декламирует:

В холодном сердце созидаюПростой и нерушимый храм…Взгляните – пар над чашкой чаю!Какой прекрасный фимиам.

Храм, но кому? кому этот фимиам? Мещанскому благополучию– будням? Ужасно. Впрочем– это неизбежный конец. И спасибо Ходасевичу, что он не побоялся сказать, что трусливо замалчивают иные г-да поэты, кокетливо драпируясь в тогу олимпийцев. Всякий имеет право на усталость и апатию, а Ходасевич щедро оплатил это право свое терниями долгого своего пути от Афродиты к Сфинксу и от Сфинкса к… чашке чаю!